Власть полынная

Днями было знойно, пахло полынью, а на краю степи висело марево. Чудилось, там начало морю и берег с редкими деревьями. Но то было наваждение, за маревом лежала такая же степь. Она тянулась от нижней Волги до самого Дона.

Всю северо-западную степь от Сарая и берега Волги, покуда видит глаз, усеяли тысячи кибиток и шатров.

Днём это напоминало человеческий муравейник, а вечером в зареве костров казалось, что горит вся степь и река.

На выпасах табунщики выгуливали мохнатых лошадей, низкорослых и выносливых в дальних переходах, свирепых — такие врага в бою, ровно псы злые, грызут до мяса.

Тысячи и тысячи татар разбили лагерь. Голодные и оборванные, они ждали сигнала, чтобы пуститься в набег на Московскую Русь.

Привели в эту степь свои тумены темники Абдула и Селим — два тумена жадных до добычи воинов. Давно уже не ходила Орда в походы на чужие города и сёла, оскудели татарские вежи[34].

Воины знали, что они воротятся из похода обогащённые. Так учили их сотники и тысячники.

Развеваются на ветру у шатров военачальников хвостатые бунчуки — бунчуки воинственного народа.

Скопище алчного люда готово двинуться на Московскую Русь, повторить подвиги темников Джебе и Субэдэ, великих полководцев бессмертного Бату-хана.

Со степи тянуло кизячным дымом, запахом варёной конины, слышались голоса, смех. Воины довольны, кровь предстоящих сражений пьянит…

Лагерь, казалось, жил беспорядочно, но так до поры. Стоило протрубить сигнальным трубам, и всё приходило в движение. Седлались кони, воины, подпоясанные саблями, с пиками и луками строились в десятки и сотни, сотни в тысячи, а тысячи в тьму[35], в силу грозную и беспощадную.

Под её ударами будут рушиться города, гореть дома, и вереницы пленных погонят на невольничьи рынки…

Так было всегда со времён непобедимого Чингисхана, чья орда проложила дорогу к последнему морю…

Проделав утренний намаз, Ахмат вышел из белоснежной юрты, круглосуточно охраняемой рослыми сытыми нукерами, застывшими как изваяния.

Сквозь узкие щёлочки глаз хан оглядел уже проснувшийся стан, разбросавшийся в глубину и в ширину до бесконечности, гудевший многоязыко. Поднимались дымки костров, суетились воины.

Первые лучи солнца пробежали по степи, а вскоре всё оно огненным диском выкатилось из-за горизонта. Ахмат лениво зевнул, вернулся в юрту, уселся на ковёр, поджав ноги.

Через приподнятые края войлочной юрты пробегал утренний ветерок. Глаза блуждали по таинственным узорам ковра. Думал ли неизвестный мастер, что на этом ковре будет восседать он, хан Ахмат, повелитель великой Орды?

Чуть сутулясь, в юрту вступил слуга Теймураз — старый евнух из страны Колхиды. Он был в тёмном лоснящемся халате. Теймураз принёс казан горячей конины, поставил его перед ханом, а затем внёс бурдюк с кумысом.

Ахмат ел неохотно. Вскоре он поднял на Теймураза взгляд, и слуга поспешил унести казан. В юрту заглянул верный мурза Гилим. Хан подал знак, и мурза, изогнувшись в поклоне, встал перед Ахматом.

— Гилим, ты упоминал вчера, что нукеры изловили лазутчиков казанского хана. Зачем они пробрались в Орду? Только ли для того, чтобы убить темника Абдулу?

Мурза наклоном головы подтвердил слова хана.

— Вели нукерам поломать им хребты. А скажи, Гилим, какие ещё вести ты принёс мне сегодня?

— Великий хан, Ивак, хан Сибирской орды, который в переписке с московским князем, слал к тебе своих послов. Но в степи на них напали разбойные люди и, ограбив, убили. Лишь один воин спасся, бежав.

— Он не воин. Воины сражаются, не бегут. Трус недостоин жить… Распорядись, Гилим, чтобы он не вернулся к хану Ивану…

Глава 3

«Коран — великое учение», — утверждают окружающие Ахмата муллы. Для мусульманина Коран — книга жизни. И хотя хан ни одной суры Корана не читал, он в этом уверен.

Ахмат любил, когда входившие к нему его советники мурзы и беки, приложив ладони к груди, благоговейно произносили:

— Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Хан, прикрыв глаза, кивал согласно.

Ахмат готовил карательное вторжение в Московию основательно. Он говорил, что удар должен быть стремительным, как полёт стрелы из тугого лука, и сильным, как удар копья в руке батыра.

— Конязья Иваны спят, — хитро щурился хан, — и не ждут, когда петля ордынца затянет им шеи. Ох-ох, грядёт это, и грядёт скоро, — продолжал он.

Во дворце Ахмата сидели на ковре по-походному, скрестив ноги. Теймураз внёс казан с варёной кониной, бурдюк с кумысом и гору лепёшек, сваренных в кобыльем жиру. Расставив всё это посреди ковра, Теймураз удалился.

Сидевшие задвигались, не ожидая приглашения, потянулись к казану. Подпёртый подушками Ахмат восседал гордо, подняв голову. Он поглядывал на окружавших его мурз и темников, уверенный в них. Они его боевые товарищи, и двое из них, темник Абдула и темник Селим, поведут свои тумены на Урусию в ближайший месяц.