Власть полынная

Дьяк Беклемишев враз понял, на кого пал выбор, его в Орду пошлют, и исполнить поручение великого князя будет мудрено. Москва попытается искать сторонника против Ахмата, а таким может быть только крымский хан.

Путь послу московскому избрали необычный, степью. Доном опасались: ордынские татары перехватят. Оно, правда, и в степи небезопасно. В степи разгульные казаки подстерегают…

Перед самым отъездом дьяка привели к государю. Посмотрел он на Беклемишева изучающее, брови поднял:

— Не молод ли, поручение-то необычное?

— Я, государь, на то и дьяк приказа Посольского.

— Коли так, то слушай и запоминай. Хан Ахмат орду на Москву пошлёт и захочет князя литовского Казимира в союзники заполучить. Ты, Никита, разумен и знать должен, как вести себя перед ханом крымским. Нам бы с ним урядиться в дружбе жить. Уразумеешь, дьяк? И ещё: коли случится лиху на Русь пойти, то стоять бы нам на врага заодно с ордой крымской. Друг другу другом быть, а недругу недругом…

Поклонился Никита Васильевич, а Иван Третий продолжил:

— Подпиши, дьяк Беклемишев, с Менгли-Гиреем такую ряду, чтоб не бывать мира между ордой Ахмата и крымцами…

С тем и отправился дьяк Беклемишев, посол московский, к хану Менгли-Гирею.

Далека степная дорога в Крым.

Ехали с остановками и ночлегами. Костров не разводили, чтоб не привлечь лихих людей.

Всё продумал дьяк Никита Васильевич: как станет убеждать Менгли-Гирея, чтоб заодно быть, а коли не согласится, так хотя бы короля польского и великого князя литовского в страхе держал. Крымцы своими набегами страшны.

Уже до Перекопа добрались московские послы, когда узнали, что Менгли-Гирей свергнут и брошен в Манкуйскую крепость. Не успели послы московские одну новость переварить, как прослышали, что к крымским берегам причалили турецкие корабли, освободили Менгли-Гирея и снова посадили на ханский стол. Менгли-Гирей признал себя вассалом Турции…

А московского посла дьяка Никиту Беклемишева, ограбив и избив, татары отпустили на Русь, пригрозив вдругорядь продать его в рабство…

Басенкова, посла государева, в Сарае бесчестили. Хан Ахмат даже на порог дворца его не пустил, узнав, что он не привёз требуемой дани, да ещё сказывал, что о ней ему ничего не ведомо.

Озлился Ахмат и велел кинуть посла в темницу и держать, пока великие князья московские не одумаются и не вернут долги.

Сидит посол в темнице, а за глинобитной стеной базар шумит, мулла с минарета на утренний и вечерний намаз правоверных скликает.

В первый месяц дьяк всё себя успокаивал, что хан вспомнит посла и освободит. Но Ахмат забыл о нём.

Три месяца томится Басенков, надежду потерял, никто не является к нему. Только раз в сутки откроется дверное оконце, кинут дьяку лепёшку засохшую или кость голую, и снова захлопнется оконце. Даже во двор не выпускают. Оброс он, в теле сдал, одни кости да кожа. Мысленно к смерти готовится.

Часто задумывался о нелёгкой судьбе дьяка Посольского приказа. Никто в защиту не выступит, а на чужбине как пса бездомного пихают…

Однажды, открыв дверь, в камеру к нему заглянул мурза Гилим, поморщился, насмешливо спросил:

— Когда твой конязь Ванька дань вернёт? Не знаешь? Вот и подыхай тут!

Дьяк и сам думал, зачем послали его великие князья к Ахмату, аль не ведали, что хан не станет его миловать?

Уж казнили бы за дело какое, что Москве на пользу, а то так, вроде мыши в мышеловку полез. И тут же на свой вопрос и ответил. Почему сам? Ведь по государеву указу в Орду отправился…

А за стеной шумит, гудит базар голосами многими. Кони ржут, верблюды и ослы кричат, с минарета мулла голос подаёт. И никому до него, посла московского, дела нет…

«Суета сует, — говорит себе дьяк, — для чего живёт человек? Родится, крестится, в делах, ему свойственных, срок жизненный отмеряет и уходит из жизни в мир иной…»

И тут же сам себе возражает:

«Ан нет, всё сущее из труда человека, даже самого малого, создаётся и из века в век к человеку переходит. Этим земля красится!..»

Такие мысли нет-нет да и забредут в голову дьяка, но чаще тоска по дому одолевала. Избу деда вспомнил.

Редко навещал он её, всё больше в хоромах отцовских жил…

Прилежным школяром числился он, хотелось всё познать. Вот и познал! Теперь сидит во мраке, насекомыми съедаемый, смерти у Всевышнего просит…

На подворье караван-сарая первый ярус — жильё.

Комнаты тёмные, освещаются плошками, заправленными рыбьим жиром, и потому караван-сарай пропах рыбой.

Рыбой и кониной кормился весь Сарай, рыбу и конину ели все. Еду варили во дворах под навесами в больших медных казанах, мясо жарили на угольях. Здесь же пекли лепёшки из проса, реже из муки.

Прислонив к стене зеркало, приобретённое в лучшие годы жизни, торговый гость Дмитрий Лазарев, оказавшийся в столице Золотой Орды, костяным гребнем расчёсывал густые волосы и бороду.

Сняв пук волос, он бросил его под ноги. Дмитрий Лазарев терялся в догадках, зачем позвали его, торгового гостя, к самому хану. Накануне разыскал его на базаре мурза Гилим, велел приготовиться.