Власть полынная

Дмитрий не на шутку испугался. В Сарай он попал случайно. Намеревался в Нижнем Новгороде торг вести, да соблазнился товарами бухарскими, каких, сказывали, в Сарае на торгу великое множество.

Узнав, что поведут его к самому хану, струсил. Боязно, однако захотелось лицо русского торгового человека показать, вот и решил приодеться понарядней. Натянул длиннополый кафтан, нахлобучил отороченную соболем шапку, ногой притопнул и промолвил:

— Знай, царь татарский, что есть торговый человек московский!

Выйдя из караван-сарая, Дмитрий Лазарев подождал мурзу Гилима и, перейдя площадь, где толпились ордынцы, вступил во дворец.

— Почто хан кличет меня? — спросил Лазарев. Гилим хитро прищурился:

— Торговый гость подобен девке брюхатой, любопытно ему, кого родит.

Купец больше не спрашивал. Они миновали стоявших мурз и беков, пошли коротким мраморным переходом с низкими кирпичными сводами и остановились перед железной кованой дверью.

Не успел Дмитрий дух перевести, как дверь раскрылась, и он увидел хана. Ахмат сидел на низеньком, отделанном перламутром помосте, окружённый верными придворными.

Изогнулся гость торговый в поклоне, промолвив:

— Да продлит Аллах жизнь твою, великий хан, и жён твоих, и детей твоих на многие лета.

— Аллах милостив ко мне, урус. Но почему ты не спросишь, зачем я велел позвать тебя?

— Великий и мудрый хан, как неведомы мне мысли Всевышнего, так неведомо то, о чём говорить будешь.

— Дзе, ты хитрый урус. Московский великий князь дань от Орды утаивает, и за то я бросил в клеть посла московского. Он будет сидеть, пока конязь Иван не пришлёт мне дань. Я отпускаю тебя, урус, в Москву, и ты передашь мои слова великому князю Ивану… А ещё передашь, чтоб не искал дружбы у врага моего, крымского хана Менгли-Гирея.

Кланяясь, торговый человек Дмитрий Лазарев покинул ханский дворец и в тот же день поспешил выбраться из Сарая, моля Бога, чтобы помог ему в опасном многодневном пути на Русь.

Купчиха Лазарева билась в слезах, на московском торгу припадками исходила. Окружившему люду выкрикивала:

— Заморочил, окаянный! От татарвы вырвался в чём душа держится. А всё из-за князя великого Ивана Васильевича!

Приставы купчиху допросили, она и поведала, что её мужика Митрия Лазарева Ахматка-хан принудил, едва жизни не лишил, а дьяка Басенкова в клеть заточил.

Те слова приставы донесли молодому великому князю Ивану, а тот государю. Весть бабы с базара по Москве понесли, заговорили:

— Ахматка на Москву двинулся!

— Орда Дон перешагнула!

Зловредные слухи быстро наводили панику. Торговые ряды пустели, лавки закрывались.

Бояре собрались в думную палату, у всех один вопрос: когда хана Ахмата в Москву ждать?

А кое-кто похрабрее выкрикивали:

— Веди, государь, полки на Ахмата! Доколь Орде над Русью стоять?

У таких сомнений в превосходстве Москвы над татарами нет. Эти князья высказывали, сколько конных и пеших ратников они готовы выставить и в какую броню их оденут…

Молчал государь на Думе, чуть сгорбившись, слушал бояр. Иногда удивлённо поднимал брови или хмурился, реже улыбался. Когда, казалось, все уже унялись, неожиданно раздался голос Ивана Молодого:

— Ахмат на Русь ещё не пошёл, и у Москвы сил на Ахмата достаточно.

Враз притихли бояре, а молодой князь повторил:

— У Московской Руси сил достанет, однако ту силу поднять надобно. Ополчение скликать!

— То так, — кивнул князь Даниил Ярославский. — Эвон сколь у нас ратников!

— Клич подай, государь, — проронил Слепец-Тютчев.

— Борис Матвеевич истину сказал, государь, ополчение скликай!

Дождавшись тишины, Иван Третий спросил:

— А что делать с послом нашим, какой в Орде томится?

Фёдор Давыдович Пёстрый-Стародубский совет подал:

— Послать с татарином Касимом, что в Коломне живёт, выкуп за Басенкова!

— Разумно сказал князь Фёдор, — поддержала Дума.

Разъехались бояре, а государь сидел, о своём думал. Иван Молодой с ним остался. Наконец Иван Третий промолвил:

— В словах твоих, Иван, я услышал голос мужа государственного. К отражению Ахмата готовиться надобно. И в том, что хан набег на Москву совершит, я уверен. Не был бы он таким же неожиданным, как набег Тохтамыша после Куликовской битвы.

— Каков совет, отец?

— Предстоит тебе поездка в земли северные, ополчение скликать.

Государь потёр лоб.

— Знаю, и Ахмат готовится… — повторил он.

Великие князья, отец с сыном, ещё долго продолжали разговор о татарах, о том, что усобица разъедает их, а это во благо Москве, потому как, слава Богу, русская земля, кажется, преодолевает разброд, начинает сплачиваться, где миром, а кого и мечом усмирять приходится.

— Нам бы только с Ахматом совладать, — сказал Иван Третий. — Опасен он для Москвы.

Иван Молодой усмехнулся.

Иван Васильевич удивлённо поднял брови:

— Ты чему?

— Бабушка, великая княгиня, учила меня; «Ты, внучек, на Бога надейся, да сам не плошай».

— Истинна речь её. Вот и будем, сыне, на себя рассчитывать, на силы свои.

Лето в самую середину вошло, жаркое, безводное, с чахлой растительностью, и лишь морем по всей степи волновались ковыли…