Власть полынная

Явился киевский наместник к Казимиру в Варшаву и сообщил о зреющем в Киеве заговоре русских вельмож, которые хотят уйти из-под власти Речи Посполитой и перекинуться под крыло великих князей московских. Их вдохновляли князь Михайло Олелькович и князь Фёдор Вельский.

Шляхтичи убили Михаилу, а Фёдор успел бежать в Москву…

Сейм орёт, беснуется:

— Скликать посполито рушение! Скликать! Может, Казимир и прислушался бы к требованию панов вельможных, но хорошо их знал. Кроме шумных потасовок на сейме, они ни к чему не способны.

Слушал Казимир и ухмылялся. Он уже принял решение и, когда паны выкричатся, его объявит.

Неожиданно вперёд всех сидящих в зале выскочил тучный, как кормленый боров, князь Глинский, отец юного задиристого Михаилы Глинского.

Тряся обвисшими губами, выбритый до синевы князь закричал:

— Ясновельможный круль, скликай посполито рушение, все пойдём!

Старый Глинский повернулся к сыну:

— Бери, Михайло, наш древний родовой меч! Мы славяне, в наших жилах течёт русская кровь, отчизна наша Речь Посполитая. И помните, вельможные паны, ещё Польска не сгинела!

— Не сгинела! — заорал сейм.

Казимиру смешно: Адам Глинский сейм в балаган превратил. Король поднял руку. Все стихли.

— Ясновельможные Панове, москали одолели татарскую Золотую Орду, но нам грозят крымцы. Мы созовём посполито рушение на хана Менгли-Гирея, а в Москву пошлём князя Адама Глинского…

На выходе из сейма молодой Михайло Глинский потянул отца за кунтуш[38]:

— Сто чертей и ведьму в зубы нашему крулю. Отчего ему вздумалось слать в Московию тебя, отец?

Бежавшего из Речи Посполитой князя Фёдора Вельского в Москве встретили приветливо, на Думу позвали. А накануне князь Холмский водил его к молодому великому князю. Приглянулся князь Иван Вельскому: серьёзен и обличьем в отца. К речам князя Фёдора прислушивался, помощь обещал…

Бельский к шумным сеймам привык, а тут, на Думе, бояре чинно сидели, бороды дорогие в шубы уткнули, высокими горлатными шапками покачивают, внимают Фёдору.

Иван Третий на троне восседал, рядом молодой великий князь. Вельский рассказал, как живётся в Литве и Польше князьям Одоевским, Вяземским и иным русским князьям. Что требуют от них в Речи Посполитой? Верности королю и принятия унии. А православную веру притесняют, и церкви в костёлы намерены обратить…

Что тут на Думе поднялось! Зашумели бояре и, кто бы ни выступал, речь к одному сводили, к требованию воротить исконно русские отчины, захваченные Польшей и Литвой города, какие за Русью числились.

А когда шум чуть улёгся, Иван Третий уведомил бояр, что дал он князю Фёдору Вельскому на прокорм часть новгородских земель с городками и сёлами и что великие князья московские рады будут тем князьям и боярам, какие перейдут под руку Москвы.

Гулом одобрения встретила Дума слова государя.

Посол великих князей московских Михаил Васильевич Кутузов до Крыма добрался с деликатным поручением — уговорить хана Менгли-Гирея пройтись с крымской ордой по землям Речи Посполитой, отвлечь короля и великого князя Казимира от приготовлений к войне с Москвой.

Каменистая крымская земля встретила московского посла горячим воздухом и безводьем. Даже на перешейке вода была гнилой и мутной, кони её не стали пить.

Въехало посольство в Бахчисарай, пропылило по узким улочкам, в беспорядке застроенным саклями с плоскими крышами, остановилось у глинобитного тёмного караван-сарая.

Вылез князь Кутузов из колымаги, перекрестился:

— Помоги мне, Боже, выбраться из этого ада и вживе в Москву воротиться.

И, вздохнув, проследовал в гостевую конуру караван-сарая…

Второй месяц живёт посол в безводном Бахчисарае, жарится под горячим крымским солнцем. Однажды сказал он посольскому дьяку:

— Ежели есть преисподняя, где грешников на сковороде пекут, так это здесь, в Крыму.

По утрам посла будили зазывные крики муллы с высокого минарета, что стоял в верхней части святой улицы. Князь выходил из тесного, зловонного караван-сарая, дышал чистым, ещё не раскалившимся воздухом и сворачивал в плетёную из лозы харчевню, где старый татарин жарил баранье мясо и лепёшки на курдючном жире. Посол съедал несколько штук, запивал мутной водой, привезённой бог весть откуда, потому как во всём Крыму Кутузов не видел ни речек, ни колодцев, и отправлялся к ханскому дворцу в надежде, что Менгли-Гирей его примет.

Посол стоял на пыльной улице в ожидании ханского выезда.

Иногда хан проезжал мимо, подтянутый, горбоносый, с бритым лицом, и никогда не смотрел по сторонам. На Менгли-Гирее были зелёная чалма и шёлковый зелёный халат.

Конь под ханом не шёл, перебирал копытами, пританцовывал, а за Гиреем следовали верные телохранители.

Московскому послу казалось, что стоит сделать два-три шага, и он заступит хану дорогу. Но князь Кутузов был уверен: охрана тут же зарубит его.

Знал Михаил Васильевич, что Гирей коварен и хитёр, поступки свои он нередко соразмеряет со звоном серебра и золота. Дружбу свою с великим московским князем он сохраняет до поры.