Власть. Распри. Подоплека

Но оставим «трибунную» лексику в покое. Человек спрашивает так, как у него отложилось, как он слышал и читал. Вопрос был задан видному советскому разведчику, возглавлявшему на рубеже 50-х и 60-х годов нашу резидентуру в США. Ответ: «Был свидетелем и этого исторического события. В США он прибыл по приглашению президента Эйзенхауэра. Американцам Хрущев понравился — простой в общении, «свой парень». На одном из заседаний ООН Хрущев, выступая с речью, не очень тактично «лягнул» несколько латиноамериканских делегаций. В ответ их представители потребовали убрать из протокола часть выступления. И тут же один из них слово в слово повторил то, что сказал Никита Сергеевич. Дошло до смешного — из протокола надо было изымать не только слова Хрущева, но и цитату латиноамериканца. Никита Сергеевич осерчал, когда тот в ответ начал нести антисоветчину. И нагнувшись под стол (я сидел в полутора метрах от него), вытащил… свой ботинок. Громыко, сидевший слева от Хрущева, резко отшатнулся… Что интересно, если дипломаты ООН были возмущены поступком советского лидера, то американская печать подала его если не с восторгом, то с пониманием — человек непосредственно выражает свои эмоции».

Заметим: резидент, сидевший в полутора метрах от Хрущева, не говорит, что тот снял ботинок. Разведчик употребляет другое слово — «вытащил». И в этом плане данное свидетельство можно считать подкреплением, существенным аргументом в пользу другой точки зрения, сводящейся к тому, что, вопреки расхожему мнению, Хрущев ботинка не снимал. К этому важному нюансу мы еще вернемся, а сейчас отметим: и советский резидент в США не называет страну или страны, выступления представителей которых вызвали негодование Хрущева. Речь идет о неких абстрактных латиноамериканских странах.

Федор Бурлацкий в ту поездку Никиту Сергеевича не сопровождал, но в своей книге «Русские государи», изданной в 1996 году, со ссылкой на западных представителей пишет, что ботинок был снят и применен не по прямому назначению во время выступления премьер-министра Великобритании Макмиллана. Однако тут же делает оговорку, что, по версии самого Хрущева, данный эпизод имел место во время выступления представителя Испании.

Действительно, в изданных у нас наконец полных воспоминаниях Хрущев излагает свой поступок и его мотивы совсем иначе. Британского премьера он не упоминает вообще. По словам Хрущева, его страшно возмущали представители испанской делегации, сидевшие непосредственно впереди него. Он даже запомнил одного из них — немолодого человека с приличной лысиной, седого, худого, со сморщенным лицом, вытянутым носом. Этот человек был страшно неприятен Хрущеву — не сам по себе, а потому, что представлял франкистскую Испанию.

Хрущев вспомнил, как накануне отъезда в Штаты он встретился в Москве с председателем Компартии Испании Долорес Ибаррури. Она обратилась к нему с просьбой: «Хорошо было бы, если бы вы выбрали момент — в реплике или в речи — и заклеймили франкистский режим в Испании».

Поглядывая на испанского деятеля, Хрущев раздумывал, как бы сделать это, да так, чтобы не выглядело слишком грубо. И он действительно в выступлении резко критиковал Франко, назвал его режим реакционным, кровожадным, то есть в том духе, как это было принято в советской печати. И вот, по словам Хрущева, во время выступления с репликой представителя Испании вся советская делегация стала шуметь, кричать, а сам он снял ботинок и стал как можно громче стучать по пюпитру.

Итак, некий безымянный испанец или глава британского правительства Макмиллан? Латиноамериканец? Или как в том анекдоте о незадачливом советском дипломате, который принял английского посла за болгарского и имел с ним беседу? С Хрущевым и не такое могло произойти.

В 1989 году, в самый расцвет горбачевской гласности, свою версию скандального эпизода обнародовал зять Хрущева — Аджубей, сопровождавший своего могущественного тестя на сессию ООН.

— Все началось, собственно, за день до памятного события, — воспроизводил детали Аджубей. — Предстояло обсуждение так называемого «венгерского вопроса». Во время завтрака в советской миссии Хрущеву сообщили о повестке дня, сказали, что предупредят, когда в знак протеста надо будет покинуть зал. Хрущев как бы не понял, о чем ему говорят. А после разъяснений удивился: «Покинуть зал, когда наших друзей поносит черт-те кто, да еще отказаться от права на обструкцию?..».