Власть шпаги

За день до посада не добрались, заночевали у Сарожи. Так называлось селение, где кузнецы-артельщики выплавляли из болотной руды крицы да перековывали в уклад. Название было не русское, вепсское — потомки древней веси до сих пор жили в здешних лесах.

С артельщиками путники и поужинали, да, помолясь, улеглись спать здесь же, у костра на травке, благо ночи стояли сухие, теплые.

На следующий день в путь выступили рано, еще засветло. Ехали быстро, почти не отдыхая, и уже к обеду замаячили впереди луковичные купола Успенского собора, выстроенного новгородским зодчим Федором Сырковым по приказу батюшки-царя Василия Ивановича специально для пребывания чудотворной иконы — Богоматери Одигитрии Тихвинской, хранительницы всех северных русских земель.

К собору и повернули, поехали по широкому многолюдному тракту — к монастырю шли и пешие паломники, и конные, и еще катили запряженные крепкими лошадьми возы со всякой снедью. Справа виднелась колокольня женской Введенской обители, там уже благовестили к обедне.

Переправившись через Тихвинку по деревянному мосту, Бутурлин и его слуги остановились перед вратами Большого Богородично-Успенского монастыря, верховного сюзерена тихвинского посада и всех окрестных земель. Сняв шапки, молча перекрестились, да, привязав лошадей у коновязи, подались вместе с паломниками к собору, где, отстояв службу, приложились к чудотворной иконе, испросив у Одигитрии счастья и успехов во всех делах.

Пасха нынче выдалась поздняя, недавно совсем отпраздновали, и многочисленные гости разъехаться еще не успели, а потому Бутурлин в монастырские гостиницы даже не заглянул, проехал мимо. Не остановился и на Торговой площади, у постоялых дворов, лишь перекрестился на две деревянные, стоявшие почти что друг против друга, церкви: шатровую — Спасо-Преображенскую, и пятиглавую — Святого Никиты епископа. Рядом с церквами, на пересечении Большой Проезжей и Белозерской улиц, высилась деревянная колокольня, к ней с обеих сторон примыкали торговые ряды. Тут же, рядом, на площади располагалась и таможенная изба с городскими весами — важней, там же брали пошлины в пользу монастыря со всякого, привозимого на посад, товара.

Выходило, что именно монастырь-то и собирался обманывать Никита Петрович со своей контрабандной медью, причем Бутурлин, как и все тогдашние люди, считал себя человеком искренне верующим. Что, однако же, его ничуть не смущало — и что с того, что обманывал жадных чернецов? Тихвинцы еще и целые бунты против монастыря устраивали, постоянно жаловались государю на примучивавших их настоятелей, да и вообще, особой богобоязненностью не отличались.

Всего на посаде насчитывалось четырнадцать улиц и больше полтысячи дворов, владельцами коих были зависимые от Большого монастыря торговые, пахотные и промышленные люди. Дома стояли настолько плотно, что у многих не оставалось места для ограды. У богатых купцов — дома большие, покрытые затейливой резьбой, а в окнах — свинцовые переплеты со вставленным в них стеклом! Что ж, стекло в Тихвине — не диво. Как и шведская мебель и картины на стенах.

Проехав по площади мимо торговых рядков и лавок, Никита Петрович и следовавшие за ним слуги, никуда не сворачивая, направились прямо к реке, на длинную Романицкую улицу, где располагался хорошо знакомый Бутурлину постоялый двор, а при нем кабак — кружал. Точнее, все было наоборот — кабак считался главным, а уж постоялый двор — так себе, в дополнение. Паломники подобные заведения не жаловали, так что с ночлегом там не должно было возникнуть никаких проблем.

Так и вышло. Хозяин — крепкорукий бородач лет сорока — встретил гостей с распростертыми объятиями, тем более что он хорошо знал лоцмана, останавливавшегося здесь далеко не впервые.

— Ба! Никита Петрович, батюшко! Тебя ли вижу? Вот уж гость так гость. Проходи, дорогой, не стой… Людишки мои коней-то твоих привяжут.

— И я рад тебе, Афанасий, — обнявшись с хозяином, улыбнулся помещик. — Вижу. Дела неплохо идут? Вон, и возы, и пристройка… Да и забор, вижу, новый поставил.

— От лихих людишек забор, — не забыв пожаловаться на деле, скупо пояснил Афанасий. — Повадились с Романихи на посад, тати поганые! По мелочи чего украдут — то кадку, то чан, то курицу. А все ж — жалко! Мелочь — не мелочь, а все — добро. Не они, шпыни, наживали, не им и красть.

— Так ты, Афанасий, собак заведи.

— Завел уже, — кабатчик кивнул на две дощатые будки у самых ворот. Рядом с будками сидели на цепи здоровенные псы самого недоброго вида. Сидели молча, не рычали, не лаяли… однако угроза от них исходила — будьте-нате.

— Ну у тебя и псинищи, — поежась, похвалил Бутурлин. — И что, все равно крадут?

— Да со всех сторон на двор пробираются… отвлекают собак… Ин ладно, — опомнившись, хозяин махнул рукой. — Проходи, дорогой Никита Петрович. Испей сперва чарочку, а потом велю обед подать. Тебе ведь в покои?

— В покои, — гость озабоченно покивал. — Не в людской же мне… Свободны покои-то?