Власть шпаги

День был не постный, скоромный. На обед принесли жареного поросенка с гречкою, белый овсяный кисель, налимью ушицу, пироги с белорыбицей, кашу с толокняным маслом, запаренную с пряностями репу да большое блюдо мелких, жаренных на вертеле, птичек. Это не считая всяких там мелких заедок — прошлогодней соленой капусты, огурцов, грибочков. Да, еще была курица!

Умяв все это в одну харю, боярин испил баклажечку медовухи и, сытно рыгнув, велел слугам вести его в опочивальню — чуток отдохнуть. Про девку Настену, кстати, не забыл, обернулся:

— Ты, Тимоша, челядинку-то пришли. Пущай пятки почешет.

Развалился Анкудей Иваныч на ложе — слуги сапоги сняли, кафтан аккуратно у двери повесили.

Хмыкнул боярин:

— Квасу-то принесите!

— Принесут, батюшко, — Куровлев кивнул, и, выпроводив слуг, вышел с поклоном и сам.

Тут же в дверь постучали:

— Кваску принесла, милостивец.

Вошла Настена, челядинка… раба. Поставила крынку на стол, глянула на боярина исподлобья, с лукавством — знала, зачем позвал. Уж точно не квас пить.

— Разоблачайся! — махнул рукою Хомякин. — Ну! Живо давай.

Пожав плечами, девчонка сняла кокошник и, распустив темные волосы, скинула с себя сарафан, оставшись в одной тонкой рубашке… ее тоже сняла — только медленно… знала, как надо.

Сказать по правде, без одежды девка гостю не глянулась. Какая-то тощеватая, некормленая, что ли… Вон и ребра торчат. Да и грудь не так велика… Ну, да ладно.

— Сюда иди, дева… Стань вот, у лавки… наклонись…

Поднявшись на ноги, боярин спустил портки, взяв деву грубо и властно, без всяких там поцелуев и ласк. Просто схватил за волосы, задергался, зарычал, словно дикий зверь. Девушка вскрикнула от боли… она все же хотела сама, уж как-нибудь справилась бы, но тут…

— Кричишь, дщерь? — закончив свое дело, Хомякин грубо шлепнул девчонку по ягодицам. — Ничо… посейчас поболе покричишь… поболе… Стой, как стоишь! Не поднимайся.

Закусив губу, Настена застыла, упершись руками в лавку. Боярин же, ухмыляясь, схватил со стены плеть, подошел к деве, ударил… Резко, с оттяжкою!

— Ай!

Челядинка дернулась, из карих очей ее невольно брызнули слезы… Боярин ударил еще… не так уж и сильно, потом — еще раз — сильней. Играл, как кошка с мышкой! Настена терпела все — велено было терпеть. Кусала от боли губы да молилась про себя — скорей бы все это кончилось, скорее бы…

А боярин распалялся все больше! Так ведь и насмерть забьет. И никто его не накажет. Никак. Потому как Анкудей Хомякин — боярин, а она, Настена-девка — раба. Не человек вовсе.

— Батюшко! — улучив момент, избитая девушка обернулась, натянула улыбку на залитое слезами лицо. — А можно медовухи испить?

— Медовухи, говоришь? — боярин неожиданно подобрел, даже плеть бросил. Да что и говорить — упарился аж до пота, устал. Самое время — кваску… или вот, медовухи…

— Эй, кто там есть? Медовуху давай.

Вошедший слуга, пряча ухмылку, глянул на голую Настену — та поспешно прикрылась одеялом.

— Ну все, все, прочь пошел… Э! Чуча! Стопки оставь.

Самолично разлив напиток, Хомякин поднял серебряный стаканчик…

— Здрав буди, боярин-батюшка, — пряча слезы, вымолвила челядинка.

— Хэк! — опрокинув стопочку, Анкудей Иваныч хмыкнул и ущипнул Настену за левый сосок. Больно ущипнул, почти что до крови. Но вместе с тем — и ласково.

— А ты ниче такая. Уважительная. Только тощая больно. Что, не кормят?

— Да иногда, батюшко, и недоедать случается, — покусав губы, призналась дева.

— Скажу Тимоше — чтоб кормил, — боярин милостиво кивнул и, потянувшись к медовухе, скривился. — Эх, жаль, вина хлебного, водки, нету.

— Почему ж нет-то, милостивец? — тут же встрепенулась Настена. — Хочешь ежели, так я посейчас принесу.

— А и давай, неси, не медли! — обрадованный Анкудин вновь шлепнул девку по ягодицам. Правда, на этот раз не так уж и сильно — любя. В чем сам и признался:

— Ох, люба ты мне стала, люба!

Насилу улыбнувшись, челядинка быстро накинула на себя рубаху да сарафан, да так, простоволосая и босая, выскочила из горницы да побежала в подклеть:

— Тимофей где? Ключи от подклети надобны. Гостюшко водки восхотел!

Управитель нашелся тут же:

— Водки? Так у нас же зелье поганое! От того зелья глава потом, как в тумане.

Карие девичьи глаза полыхнули нешуточной злостью:

— Ты, Тимофей, не уразумел, что ли? Говорю ж — боярин водки просит.

— Тьфу ты! Просит, так дай, — управитель отцепил от пояса связку ключей. — Возьмешь, ключи — вернешь. Я на заднедворье, у амбаров, буду.

— Ага.

Со всех ног метнулась девчонка к подклети — злодея-боярина нужно было упоить как можно быстрей. Забыла и про боль Настена… да не так уж уже и болело, саднило только — первые-то два удара горячи вышли, ох…

Подклеть в главной избе хором была весьма обширной и предназначалась не для житья, а для разного рода хозяйственных нужд. Там и кладовая, там и ледник, там и — для строптивых холопей — поруб с надежной деревянной решеткой.

Отворив дверь, Настена прошмыгнула внутрь и, бросившись к леднику, отыскала заветную баклажку. Взяла, вытерла сарафаном от пыли…

— Кто здесь? — негромко позвали из поруба.