Власть шпаги

— Караванами станут ходить, — Петруша Волк вновь показал свой морской, вернее сказать — пиратский, опыт. — Как в южных морях бывало. Дюжина торгашей, с ними — пара-тройка фрегатов по полсотни пушек на каждом. Орудия не какие-нибудь — по двадцать четыре фунта, по срок восемь! Это вам не хухры-мухры! Не-ет, скажу честно — караван нам не по зубам.

— А нам караван и не нужен, — поворошив догорающие угли прутиком, лоцман усмехнулся. — Наоборот, нужно, чтоб одиночные торговые суда в Неву боялись войти. Пока в караваны собьются, охрану выпишут — это все время. А время, братцы, работает на нас! Князь Петр Иванович тут долго возиться не собирается! Кстати, Петруша — это ему ты своей свободой да жизнью обязан, не мне.

Пират тут же перекрестился:

— Век буду Господа-Бога молить! За обоих.

— Молить-то — моли, — покривился Никита Петрович. — Только дело сделай.

— Сделаем! — Петруша Волк приложил руку к широкой груди. — Сладим.

— Теперь еще одно, — поджаривая на углях небольшого окуня, Бутурлин скосил глаза на парней. — Ну, то дело я вам потом обскажу… Игнатко! Ты ж у меня по-свейски ведаешь?

Отрок взволнованно вскочил на ноги:

— И по-свейски, и как рижские немцы, могу! Сам же учил, господине.

— Учил, учил, — переворачивая обугленного окунька, тихо рассмеялся лоцман. — Теперь вот поглядим, как научил-то, ага!

Третья задание, полученное от князя Потемкина, наверное, можно было бы посчитать если не первым, то самым важным. Нужен был план! План крепости Ниеншанц с точным расположением артиллерийских орудий, караулов и прочего. Причем план этот необходимо было не выкрасть, а скопировать, перерисовать втайне от шведов. Как-то проникнуть в крепость, в покои коменданта, сэра Томаса Кинемонда, шотландца… Или лучше пробраться к его помощнику — секунд-майору Магнусу Хольбергу… мужу родной сестры капитана Йохана Фельтскога, доброго знакомого Никиты на почве контрабандной торговли медью… так покуда толком и не начавшейся.

Так, пора начинать, вернее — продолжить! А заодно — подумать насчет плана. Хорошенько подумать, не торопясь… Хотя времени-то совсем нет — князь-воевода как раз поторопиться наказывал.

Ладно… значит — Фельтског… Бутурлин покусал губу. Попробуем через него, может, что и сладится. Жаль, жаль, что старый друг Рибейруш казнен! Да и другой приятель Никиты, доктор Иеронимус Байер, тоже был арестован… Может, выпустили уже? Или, наоборот — казнили?

* * *

В Спасское путники добрались без приключений. Никто их в пути не останавливал, никто ничего не выспрашивал. Хотя да — на перевозе через Неву-реку прохаживались шведские караулы, тщательно досматривая возы. Бутурлинский железный «уклад», впрочем, никаких подозрений не вызвал. Начальник караула, суб-лейтенант в роскошной чеканной кирасе и шлеме с высоким гребнем, называемый гишпанцами «морион», мельком глянув на крицы, лишь махнул рукой — платите пошлину да проезжайте.

Заплатили. И перевозчику тоже заплатили, зато теперь до Ниена, до Спасского оставалось меньше сорока верст, кои проехали за двое суток и уже к вечеру были в селе. Спасское располагалось на берегу полноводной Невы и насчитывало около полусотни дворов, причем не каких-нибудь, а вполне добротных — с мощными заборами, дубовыми воротами, хоромами с резными крылечками и теремами.

Когда Бутурлин и его люди въехали на околицу, на колокольне Спасского собора ударил колокол — звонили к вечерне.

— Успеем на службу-то? — неожиданно забеспокоился Петруша Волк. — Хотелось бы помолиться… Да и всех бы сразу нашли — так?

Бутурлин хмыкнул:

— Ежели Алатырь Татарин не в Магомета верует. Такое ведь тоже может быть, ага.

К вечерне успели. Если и опоздали — то самую малость. Оставив воз и лошадей на Торговой площади под присмотром Леньки, Никита Петрович, Петруша и Игнатко, сняв шапки, поклонясь и перекрестив лбы, вошли в просторную церковь, выстроенную из мощных ошкуренных бревен, золотящихся в свете клонившегося к закату солнца.

Несмотря на теплый вечер, в соборе вовсе не жарило, не было той духоты, что бывает иногда в избах жарким летним днем. Осанистый, с черной густой бородою, священник, облаченный в лазоревую рясу и стихарь, степенно размахивал кадилом. Вкусно пахло ладаном и еще какими-то благовониями, загадочно поблескивали сияющие в окладах иконы, собравшиеся на вечерню люди благоговейно крестились, шептали молитвы… и вполголоса переговаривались с соседями, обсуждая все местные сплетни. И, чем дальше от амвона стояли — тем громче и беззастенчивей переговаривались.

— А вот Варосонофия-дьякона чтой-то не видать, — перекрестившись, промолвил Бутурлин — не громко, но и не особенно-то и тихо, так, чтобы хорошо расслышали стоявшие рядом прихожане.

Обернулось сразу двое — здоровенный детина в кургузом грязно-зеленом зипуне, явно крашенном настоем крапивы, и благообразный мужичок лет сорока, невысокого росточка, облаченный в длинный суконный кафтан с забранными сборкою рукавами.

— Тебе, мил человек, зачем Варсонофий-то? — тихо поинтересовался мужик.