Когда дым рассеялся, из дюжины шведских молодцов остался в живых лишь один. Стоя на коленях, щуплый рыжий солдатик жалобно просил пощады…
— А не нужен ты нам, — подойдя ближе, Алатырь Татарин спокойно выстрелил из пистолета бедолаге в грудь. Швед рухнул назничь.
— Никита Петрович! — опустив дымящийся ствол, Алатырь вгляделся в болото. — Никита Петрович, ты жив?
— Да жив, — Бутурлин наконец выбрался из камышей и осоки и, вытерев чумазое от дыма лицо, улыбнулся.
Глянув на него, Алатырь Татарин внезапно расхохотался:
— Ты, Никита Петрович, нынче на арапа похож. Такой же черный.
— Осмотрите здесь всех, — глядя на идущих по гати людей — вооруженный отряд, ожидающий прихода русской рати — распорядился лоцман. — Да я и сам гляну. Сколько у тебя людей. Алатырь?
— Две сотни! — с гордостью доложил Татарин. — Здесь еще не все. С оружием, правда, плоховато. Пару дюжин мушкетов сыщется, да с дюжину пистолей. С зельем пороховым тоже не ахти. Да и с саблями… У нас все рогатины больше. Понятно ведь — откуда у крестьян да плотовщиков мушкеты да сабли?
— Понятно, — Никита Петрович покивал и вновь улыбнулся. — Ну, порох да сабли я вам достану. Зря, что ли, у меня Петруша Волк невдалеке обретается?
Все шведские солдаты погибли. Дострелили еще лишь раненного в голову капрала. А вот купчишка, щеголь Антон Байс как в воду канул. Ушел!
Колокола на монастырской звоннице отбили последний вечерний час. Наступала ночь, и князь-воевода Петр Иванович Потемкин, позвав слуг, велел готовиться ко сну.
— Кваску на ночь принесите, — приказал князь, с помощью верных слуг сняв шубу и ферязь. Оставшись в одном домашнем зипуне с роскошною вышивкой и жемчужными пуговицами, воевода уселся в резное кресло и, вытянув ноги, позволил холопам снять сапоги, переобулся в турецкие мягкие туфли.
— Свечи все зажигать, Иване Петрович? — с поклоном поинтересовался старый тиун, бывший при князе уже лет как с десяток и досконально знавший все привычки воеводы. Знал, знал слуга — князюшка сразу не засыпал, перед сном любил почитать или сыграть партию в шахматишки.
Шахматы как раз тут и стояли — уже расставленные на золоченой доске.
— Все, все зажигай, будто не ведаешь, — буркнув, Потемкин скосил глаза на фигуры… немного подумал и, махнув рукой, потянулся к лежащей на столе книге. «Лопе де Вега. Поэмы».
— Латынь, батюшко? — поправил бронзовый подсвечник верный слуга.
Князь хмыкунл:
— То, Никеша, гишпаньский. Язык красивый, звучный… Учу вот. Но ты прав — на латынь похоже. Принесли квасу?
— А как же, кормилец?
— Тогда ступайте. Ступайте уже.
Князь-воевода очень любил такие вот поздние вечерние часы, когда все неотложные дневные дела уже сделаны, когда можно, помолясь, заняться ненадолго чем-то приятным — книжицу вот, почитать, сыграть в шахматы…
Прочитав, князь мысленно перевел стих с испанского на русский и, пригладив пышную холеную бороду, довольно качнул головой.
— Тако вот истинно пиит гишпанский молвит: под защитою отцовской, а не мужа состоит. Да уж, да… Защита… Как-то там в Ниене, в Канцах, с защитою? Чтой-то не торопится Никитка Бутурлин весточку слать. Может, сгинул… Аль переметнулся к врагам? Хм… Нет, переметнуться не может — не таков человек… Значит, что же, сгинул? Или просто-напросто не успел все сладить еще…
Встав, воевода попил кваску и вновь погрузился в думы. Правда, долго думать ему не дали. В дверь светлицы кошкой поскребся слуга.
— Кто еще там? — Потемкин недовольно нахмурился. — Никеша, ты?
— Я, господине, — поклонился возникший на пороге слуга. — Ты, кормилец, велел обо всем важном докладать немедля.
— Так докладай! — воевода хватанул по столу кулаком. — Что мнешься, стоишь? Что там такого важного?
— Двое холопов, отроцы, к тебе домогаются, князь. Мыслю, может, убивцы? Свеи их подослали и… Может, сперва велишь пытать?
— Погоди пытать. Сами-то они что говорят? — оборвав слугу, подозрительно прищурился князь.
— Говорят, Никита Бутурлин, помещик тихвинский, их к твоей милости послал с сообщением важным.
— Никитки Бутурлина люди?! Так что ж ты их держишь? Зови!
Глава 8