Власть Талисмана

Хотя Буратини был итальянцем по рождению, он постоянно жил в Польше. Он был одаренным математиком, астрономом и картографом, но его подлинной страстью, как и у Кирхера, был Древний Египет. В конце концов, получив поддержку от Кирхера, Буратини смог поехать туда в 1637 году, незадолго до прибытия Гривза. В своей книге «Пирамидография», опубликованной в 1646 году, Гривз упоминает о Буратини как об «оригинальном молодом человеке из Венеции» и пользуется некоторыми его рисунками и чертежами египетских пирамид.[1209]

В 1639 году, по возвращении в Англию, Гривз был вознагражден за свои египетские труды должностью профессора астрономии в Оксфорде — той самой, которую впоследствии занял Кристофер Рен в 1661 году. Дэвид Стивенсон, профессор истории Шотландии в университете Св. Андрея обнаружил, что Роберт Морей, главный основатель Королевского общества и первый человек, прошедший обряд посвящения во франкмасоны на территории Англии, тоже был связан с Атанасиусом Кирхером:

«В 1643 году он [Роберт Морей] был возведен в рыцарское достоинство королем Карлом I… Позднее в том же году он был взят в плен имперскими войсками, когда сражался на стороне Франции, и попал в тюрьму в Баварии. В 1645 году он был освобожден за выкуп, но, еще будучи в плену, развивал свои научные интересы в разговорах и переписке с учеными-иезуитами, включая выдающегося математика и герметиста Атанасиуса Кирхера, который считался главным авторитетом по таинствам Древнего Египта».[1210]

Существует еще один общий фактор: сам Гришемский колледж. Многие действующие лица, связанные с Невидимой Коллегией, Королевским обществом и первыми масонскими ложами в Лондоне, имели прямое или косвенное отношение к Гришемскому колледжу, включая Роберта Морея, Джона Уилкинса, Кристофера Рена и Роберта Хука. Происхождение этого колледжа восходит к Томасу Гришему, знаменитому основателю Лондонской Королевской биржи. В 1575 году он завещал свой дом в Бишопсгейте будущему колледжу и оставил средства для его будущего финансирования с помощью доходов от операций с ценными бумагами на Королевской бирже. Идея создания такого колледжа была отчасти «масонской» в том смысле, что Томас Гришем в своем завещании упоминал о семи ученых, назначаемых для чтения лекций по каждому из семи основных предметов.[1211] Действительно, согласно Роберту Ломасу, Гришемский колледж был «главным центром франкмасонства в Лондоне эпохи Реставрации… основанный Томасом Гришемом для поддержки его масонских идеалов просвещения».[1212]

Могли ли все эти обстоятельства, как и встреча с Бернини в Париже, заставить Кристофера Рена проникнуться герметическо-каббалистическими идеями Кирхера и их применением в геометрической планировке и архитектуре? И если да, могли ли они повлиять на план Рена для архитектурного возрождения Лондона после пожара? Мы можем лишь предполагать такую возможность.

Как ни странно, то же самое можно сказать про Джона Эвелина, который представил свой план «нового» Лондона лишь через два дня после Рена. Эвелин, как мы помним, совершил путешествие в Европу в период с 1643 по 1652 год. Он провел некоторое время в Риме, где проявил живой интерес к Бернини и его работам.[1213] Вполне возможно, что в этом городе, где менее чем за полвека до его визита был сожжен на костре Джордано Бруно, он увидел или узнал нечто, приобщившее его к идеям герметизма и Каббалы.

Слияние разных потоков

«Какой выход для дуалистических идей остался после исчезновения катаризма и разгрома тамплиеров в начале XIV века? — спрашивает Артур Гюирдхэм. — Мы можем с уверенностью утверждать лишь одно: к этому времени европейские дуалисты усвоили, что открытое выражение их мнений крайне опасно и грозит непредсказуемыми последствиями».[1214]

Иными словами, если религиозные учения, противоречившие христианской догме, хотели получить шанс на выживание, они должны были уйти в подполье и развиваться скрытно. Мы убеждены, что именно это и произошло и что дуалистические верования эволюционировали за пределами досягаемости инквизиции и историков еще долгое время после официального разгрома катаров и тамплиеров. Нам кажется, что этот процесс получил резкое ускорение и на короткое время вышел из подполья после находки герметических текстов в 1460 году, после чего последовал период почти невероятной открытости, прогресса и революционного мышления. Но герметисты, слишком торопившие события, такие, как Джордано Бруно, погибали за свои убеждения, а более осторожные мыслители терпеливо дожидались лучших времен.