Властелин

— Ну и вот!

— Но тут-то все как раз очевидно! Смотри — «беспамятный», «река», «черные люди»… что тебе еще?!

Спросив у жреца разрешения, Никто с любопытством принялся листать эту книгу. Там оказалось еще великое множество точно таких же четверостиший — на первый взгляд совершенно бессмысленных. На каждой странице по четыре штуки — а страниц в книге было без малого триста!

Никто открыл «Хроники Грядущего» на самой первой странице и прочел самый первый катрен:

Многая гордыня овладела бессмертными.

Заносчивы, высокомерны, миром править желают.

Горечь поражения гибель несет, с небес низвержены.

Судьба покарает недостойного.

— О чем это? — озадаченно спросил он.

— Никто не знает, — ответил Мурюз. — «Хроники Грядущего» были написаны невероятно давно — говорят, что еще до Ледника. События, относящиеся к ранним центуриям, давно канули в забвение.

Тогда Никто открыл книгу в самой середке и прочел наугад другой катрен, первый попавшийся:

Тоскливый вой оглашает лунную ночь.

Тварь поднимается из чана, клыки сверкают.

Два лица, две души, две сущности, обе истинные, обе живые.

Многая печаль вошла в мир.

— А это о чем? — спросил он.

— Тоже неизвестно. Какая это центурия?… Пятая? Слишком давно. Каждая центурия — это тысяча лет, а всего центурий в книге одиннадцать. Что-то определенное можно сказать только о самых последних — да и то большая часть однозначно не истолкована. Они могут означать что угодно.

— Тогда откуда же вы знаете, что это настоящие предсказания, а не белиберда?

— Потому что некоторые катрены сбылись настолько точно, что ни у кого нет и тени сомнений, что описаны были именно эти события. Если хочешь, завтра расскажу подробнее.

— Благодарю тебя, отец Мурюз, — поклонился Никто. — Завтра я с удовольствием об этом послушаю.

Никто сказал неправду. На следующее утро он проснулся даже раньше обычного и принялся собирать пожитки. Он надел свои всегдашние порты и безрукавку, задумчиво посмотрел на пастушеский кнут, взвесил его в ладони, но потом положил на место. Застегнул на поясе кошель с монетами, скопленными за десять лун работы. Совсем немного — большую часть заработка Никто сразу же и тратил на посиделки в харчевне, конфеты для ребятни и подарки друзьям. Однако пара серебряных солонок и десяток железных ночниц в кошеле все же набралось.

Когда Никто вышел во двор, солнце еще не встало. В воздухе пахло морозцем — как-никак на дворе начало зимы. Пусть зимы в Ривении очень теплые, а снег если и выпадает, то на считаные дни, становясь великой радостью для детворы, — по ночам все же бывает прохладно. Скоро и овец уже перестанут выводить на пастбище, так что пастух может со спокойной совестью оставить место работы…

— Далеко собрался, сынок? — послышался тихий голос.

Никто виновато вздрогнул, поворачиваясь к старосте. Ему самому ужасно не хотелось уходить — за десять минувших лун он полюбил Озерные Ключи и их жителей. Но именно поэтому он и должен был уйти — уйти как можно быстрее, не оглядываясь.

— Мне нельзя здесь оставаться, — тихо произнес Никто. — Если за мной охотится такой страшный враг, он не оставит меня в покое. Я не могу подставлять вас под Удар.

Староста Бурзюк тяжело вздохнул. Ему тоже не хотелось отпускать этого славного работящего парня, которого они с женой полюбили, как родного сына. Своих-то детей им боги не дали, так и прожили всю жизнь вдвоем.

Но мудрый старик прекрасно понимал, что Никто прав. Теперь уже ясно видно, что их приемыш до потери памяти не был простым пастухом — очень уж необычные у него способности. А раз за ним гоняются агенты Зла, он действительно может навлечь на деревню нешуточную опасность.

Лорд Бельзедор — самое страшное чудовище в мире, он не оставит в покое того, на кого нацелился. Если в Озерные Ключи явится Легион Страха, мирной жизни придет конец… вообще жизни придет конец. Люди рассказывают, какие ужасы приспешники Темного Властелина творят в других местах, сколько зла и разрушений сеют они вокруг, — что может противопоставить этому кошмару одна маленькая деревня, в которой нет ни единого воина?

— Ступай, сынок, — с трудом выговорил староста. — Да улыбнется тебе Просперина. Мать будить не будем — я ей сам расскажу, когда проснется. И вот… возьми еще вот это на дорожку…

Никто молча взял холщовый мешочек, не зная, какие слова можно сказать в такой момент. Закинув на плечо узелок с немудреными пожитками, бывший пастух вышел за околицу.

Глава 3