Властелин дождя

— Э-эх, Кэлина! Тебе бы мои глаза, не так бы все глянулось…

Старик тяжело опустился на лавку. Кэлина присела у его ног, положила голову к нему на колени. Загрубелыми пальцами перебирал старик пряди ее черных волос, прижимал к щекам, касался губами, вдыхал их аромат. Будто подбиралась к нему лисица, чтобы похитить рассудок, в мягкости этих обволакивающих волос, в их дымном горьковатом привкусе таились загадочность и коварство ночи, неизбежность потерь, наполняющие душу болью и тревогой.

Старик вдыхал этот запах, боясь разгадать его тайну и покорно соглашаясь терпеть и страдать. Он чувствовал, что своенравная причудница Кэлина вот-вот ускользнет от него, вырвется на волю, и гладил, гладил ее черные густые волосы, не спуская глаз с волнуемого ветром прибрежного камыша. И ветер вроде меня, старого, куда ни ткнется — все от него волнами разбегается: что вода, что трава, что камыш…

— Черт бы вас побрал, баб красивых! — ругнулся старик от какой-то хмельной радости. — Будто куницу в руках держишь, того и гляди укусит.

— Может, и меня возьмешь на гулянье?

— Еще чего не хватало! Погулять хочешь — уведи коня из табуна, плыви через Дунай и обворуй какую-нибудь хату на Кэлмэцуе.

Вот-вот, так я и знала, — попрекнула Кэлина. — В тюрьму меня упрятать хочешь.

— Лучше в тюрьме сидеть, чем на току гулять.

— Жаль! Ох и досадила бы я Василе и Андрею Букуру!

— Чем они для тебя плохи оказались?

— Тем плохи, что разбойники.

— А и то верно, шантрапа, — презрительно согласился старик. — И Туляшка, зять Василе, им под стать. Каторга ему грозит. Знаешь? Едет он на мотоцикле по дамбе, а навстречу верховая милиция. «Что в коляске везешь?» — спрашивают. «Гусей для столовой везу», — отвечает. Заглянули, а там баба его, на куски разрезанная, ехал топить в болоте.

— Дождь-то нынче будет или нет? — спросила Кэлина. совершенно равнодушная к истории с Туляшкой.

— Откуда в июле дождю взяться? Не будет у нас дождей, покуда не подадут королеву дунайских щук с петрушкой в зубах на стол бузэуского архиерея… Пора мне, солнце садится. Принеси вязку баранок.

Кэлина ушла в дом, а старик отправился под навес за плетенкой с арбузами. Наклонившись, чтобы пройти под веревкой с развешанным бельем, он наткнулся на неведомо чью голубую выстиранную рубашку, ощупал ее, прикинул длину рукава — чужая! Боль пронизала мозг, заныло сердце. Старик наклонился и вместо корзины поднял топор. Он встал посреди двора, решив срубить чаровницу-березку, любимицу Кэлинину. Но прежде чем нанести удар, прежде чем вонзить черное лезвие в тело деревца, он хрипло позвал:

— Шлюха!

— Шлюхой жена твоя была, — ответила она из дому, — а меня Кэлина зовут.

— Выйди та, которую позвал! Гляди, как буду губить любимицу твою, тварь бесстыжая!

Тонкая марлевая занавеска — кажись, языком дотронься, порвется — дрогнула на латунном шнуре, отъехала в сторону, на пороге показалась Кэлина. Она подошла к березке, протянула смуглые тонкие руки, и солнце позолотило зелень ее глаз. Вдруг — почем знать кто? — порывистый ли ветер дунайский, сверкающий ли улыбкой закат на один лишь трепетный миг обнажил ее всю, целиком. Старик и ласточки, что стригли воздух над садом, увидели, как покрытая изморозью кожица сливы наполнилась пеной парного молока — и возникло тело цыганки. Кэлина рассмеялась, зазвенели бубенчики, сверкнуло россыпью жемчужное ожерелье — она смеялась с задором, с издевкой, с вызовом.

Старик выронил из рук топор. Освещенные закатным солнцем, верхушки тополей простирали к ветру ветви с иссохшими листьями.

— Уходи, — тихо промолвила Кэлина, и старик, взяв корзину с арбузами, медленно побрел по тропинке. — Стой!! — вдруг окликнула она его. Он остановился как вкопанный, спугнув воробьев на корявом кусте чертополоха.

И настал недвижный покой — кончилась власть извечного времени, все повергающего в прах, Кэлина заворожила мир: застыл Дунай с буксиром, тащившим за собой целую гроздь лодок, волчком завертелись они на месте; застыла в руке бутылка водки, что пустили по кругу липоване с длинными бородами, облепленными мошкарой; застыли овцы, зайцы, косули, пришедшие к большой дамбе напиться воды, окунули мордочки да так и замерли, слушая, как ветер поглаживает расколотый некогда, во время битвы, поросший травой церковный бронзовый колокол; застыла на лету кошка, так и не вспрыгнув на высокий черный пень.

— Сними грязную рубаху, — сказала Кэлина, отпуская Дунай течь, как прежде. — Надень вот ту, голубую.

Старик покорно снял с себя залубеневшую от пота, пыли, половы рубаху и надел чистую, еще влажную, пахнущую синькой, которая оказалась ему длинна, почти до колен, подвязался шелковым пояском с золотыми кистями, найденным в рукаве, — рот изломала благодарная улыбка.

— Уходи, — повторила Кэлина. — Подохнуть бы вам всем ночью: Василе, Андрею Букуру и тебе!..

Уже стоя на мостках и собираясь ступить в лодку, старик услыхал глухой удар. За ним другой. И ахнул: березка! Послышался протяжный скрип, похожий на предсмертный вздох раненого, — деревце, истекая соком, повалилось на землю.