Властелин дождя

Звонкое ржание спугнуло сон старика. Уснул он в самый разгар дня, сморенный июльским зноем. Дремотный воздух обволакивал ресницы золотистым туманом. Крепок был сон, да промчались мимо кони, пронеслись с гулким цокотом к седому Дунаю на водопой, погоняемые двумя парнишками, — и нет его… На току стрекотала молотилка, обмолачивая пшеницу, что скосили с маленького поля на острове Гырлуцей, — комбайн как сюда доставишь? Прежде сеяли здесь лен, коноплю или клевер, но новый председатель решил попробовать пшеницу… Вдали горели на солнце белоснежные вершины гор Мэчину, а тут у воды подрагивали от сырой речной прохлады тополя. Пахло сладким донником, пряной мятой. У расщепленного молнией вяза притаилась под камнем зеленая ящерица, подстерегая добычу; босоногий мальчишка прыгал как заведенный на одном месте, будто вытряхивал воду из уха, и пронзительно кричал: «Цветочный мед! Цветочный мед!», а другой, вслушиваясь, как шумит море в ракушке, и воображая себя грозным пиратом, вторил столь же самозабвенно: «Морские дьяволы, вперед!»…

— Ох и сладко спалось, — вздохнул старик, подставляя косому ливню июльского света веселую голубизну маленьких глаз.

Он все еще лежал, чувствуя, что земля накрепко оплела его незримыми путами, держит и не отпускает. Казалось, покуда он спал, он утратил что-то очень важное, может быть, какой-то потаенный смысл, и теперь жадная земля пыталась полностью завладеть крестьянской душой. Вороша теплую солому, старик ждал, когда этот потаенный смысл к нему вернется, потому что без него все становилось пустым и ненужным, хотя он и сам не понимал почему.

— Эй! Сходи окунись и поешь! — крикнул ему парень управлявший на току лошадьми. — Ох и жарит нынче, совсем я измаялся.

— Нет, Василе, я сперва, пожалуй, поем, — ответил старик и поднялся.

Он потопал ногами в разношенных башмаках, отряхнул приставшую к одежде мякину, хотя ее трудно было углядеть на заскорузлой от грязи парусине. Невысокий, с короткими, похожими на медвежьи лапы узловатыми руками, с морщинистым, в желваках, худым лицом, продубленный дунайским ветром, который без устали гонит и гонит волны, намереваясь затопить островок Гырлуцей. Иной раз вода подкатывалась к самому порогу деревянного домишки в той стороне острова, где жил старик. Его манили белевшие вдали горы Мэчину, навевали тоску по родным местам. А Дунай? Чего было ждать от Дуная, кроме томительной усталости и смерти?

Белое полотняное облачко медленно плыло из далекой Брэилы.

— Видишь облачко? — спросил Василе. — Что там на борту? Есть водичка?

— Какая уж там водичка! Только парус белеет. Не бывать у нас дождю.

— Да… жалко! Стало быть, невзлюбил нас боженька.

— Не поминай бога всуе, балабон!

— Нанижет он нас, как лещей на веревочку, и будем вялиться.

— Что-то плохо соображаю, — отмахнулся старик, жадно доедая кусочек маринованной селедки и принимаясь за бараний плов.

О дожде Василе спросил не случайно: все об этом спрашивали старика, помнили, что брата его Антона, давно покойного, крестила ведунья, умевшая заклинать дождь, — потому и обижались, если старик не предсказывал ожидаемого.

Э-эх, темнота деревенская! И ведунья эта, блаженненькая, до сих пор персиковое деревце у меня под окном оглаживает и целует, говорит, будто Антонова душенька в нем поселилась… — подумал старик и ухмыльнулся, дивясь людской глупости. Желтый бараний жир застывал у него на усах, и он утирал их не так, как водится у крестьян, тыльной стороной ладони, а лопухом. Пусть и муравьи поживятся, тоже тварь божья…

— Старый! — снова окликнул его Василе. — Ты смотри, не жадничай, оставь мясца и Андрею Букуру. Он у нас нынче отличился, мешка два усачей натаскал из омута возле липованской запруды. Поехал теперь то ли в Гропень, то ли в Голышей на цуйку менять. К вечеру небось целую боччу притаранит.

— По такому случаю, Василе, махну-ка и я на лодочке домой, привезу пару арбузов, и устроим пир на весь мир, как в сказках сказывается. Вязку баранок прихвачу, огурчиков малосольных… Кэлина на той неделе насолила, ох и вкусные — пальчики оближешь. Укропу, почитай, целую гору извела.

— Чего ж ты сидишь? Езжай! У меня от одной твоей похвальбы слюнки текут. Сгоняй туда и обратно! — Василе прищелкнул кнутом, и лошади резвей побежали по кругу, громче загудел барабан молотилки, проглатывая снопы пшеницы. — Э-э-эх! Работай! — бесшабашно заорал он. — Гуляй! Пей!

Его ликующий крик переполошил всю округу: дрогнули тополиные листья, запрыгали белки по дубу, окруженному цветущим боярышником, взметнулся вверх, насытив воздух горечью, запах полыни.

— Ну и ловок ты! — неожиданно сказал Василе. — Экую женушку ладную отхватил, горячая кровь старые кости греет.

— Умный человек умно и поступает.

— Или покупает! — поправил Василе и засмеялся. — Ну, гривастые! Живей, живей, клячи чертовы!

Посмеиваясь в усы, старик спустился к Дунаю. Четыре голых парня, баламутя воду, шарили по дну руками, отыскивая раков. Парней этих недавно сюда прислали — на молотьбу.