Властелин Колец

И сквозь мерный шум дождя откуда-то сверху — наверно, с ближнего холма — послышался голос Золотинки, чистый и переливчатый. Слова ускользали от слуха, но понятно было, что это песня дождя, свежая, как ливень, напоивший сухую землю, как певучая повесть реки, звенящая от горных истоков до далекого морского устья. Хоббиты очарованно слушали у окна, а Фродо в глубине души радовался дождливому дню — нежданной задержке. Надо было идти дальше, надо было спешить — но не сегодня.

Ветер дул с запада и гнал толстые кучевые облака, которые проливали дождь на лысые головы Могильников. Падающая стена воды скрыла всё вокруг дома. Фродо стоял у двери и смотрел на белую известковую дорожку, превратившуюся в молочный ручей, который пузыристо исчезал за водяною завесой. Из-за угла рысью выбежал Том; руками он словно бы разводил над собою дождь — и точно, оказался совсем сухой, лишь башмаки снял и поставил на каминную решётку. Потом уселся в большое кресло и поманил к себе хоббитов.

— Золотинка занята годовой уборкой, — объявил он. — Плещется везде вода, всё вокруг промокло. Хоббитам нельзя идти: где-нибудь утонут. Переждите день друзья, посидите с Томом. Время непогоды осень, время для беседы, для рассказов и вопросов. Тому много ведомо! Том начнёт для вас рассказ под шуршанье мороси: речь пойдёт издалека, все вопросы — после.

И он поведал им немало дивного, то словно бы говоря сам с собой, то вдруг устремляя на них ярко-синие глаза из-под курчавых бровей. Порою его рассказ превращался в монотонный распев, а иногда Том вскакивал и пускался в неистовый пляс. Он говорил о пчёлах и свежих медвяных цветах, о травах и кряжистых, заслоняющих небо деревьях, рассказывал про тайны чащоб, про неведомых тварей лесных, про злые и добрые, дружественные и враждебные, жестокие и милосердные силы, и про секреты, укрытые ежевикой.

Они слушали — и Лес представлялся им совсем по-иному, чем прежде, а себя они видели в нём назойливыми, незваными чужаками. То и дело — впрямую или обиняком — упоминался Старец Ива — властный, могучий, злокозненный, так что Фродо узнал о нём вполне достаточно и даже больше, чем хотелось. Слова Тома раскрыли сердца и мысли деревьев — странные и тёмные мысли, полные ненависти к тем, кто свободно ходит по земле, гложа, кусая, ломая, рубя и сжигая, — к разрушителям и узурпаторам. Вековечный лес недаром так назывался: он был последним лоскутом древнего, некогда сплошного покрова земли. Праотцы нынешних деревьев набирали в нём силу, старея, подобно горам; им ещё помнились времена их безраздельного владычества над землёю. Несчётные годы напитали их гордыней, мудростью, злобой. И не было среди них опаснее Старца Ивы с гнилой сердцевиной, но богатырской, нерастраченной мощью; он был жесток и хитёр, он повелевал ветрами и властвовал по обе стороны реки. Ненасытно всасывался он в плодородную почву, тянул из неё все соки, расползался по земле серой паутиной корней, раскидывал в стороны узловатые серые руки — и подчинил себе Лес от Городьбы до Могильников.

Но вот Лес был позабыт, и рассказ Тома вприпрыжку помчался вдоль молодого потока, мимо бурлящих водопадов, по гальке и валунам, мимо мелких цветочков в густой траве, вверх по сырым расселинам — и докатился до нагорья. Хоббиты услышали о великих Могильниках и зелёных курганах, о холмах, увенчанных белыми коронами из зазубренных камней, и земляных пещерах в тайных глубинах между холмами. Блеяли овцы. Воздвигались высокие стены, образуя могучие крепости и мощные многобашенные твердыни; их владыки яростно враждовали друг с другом, и юное солнце багрово блистало на жаждущих крови клинках. Победы сменялись разгромами, с грохотом рушились башни, горели горделивые замки, и пламя взлетало в небеса. Золото осыпало усыпальницы мёртвых королей, смыкались каменные своды, их забрасывали землёй, а над прахом поверженных королевств вырастала густая трава. Снова блеяли над гробницами овцы — и опять пустели холмы. Из дальнего далека надвигалась тьма, и кости хрустели в могилах. Умертвия бродили по пещерам, бренча драгоценными кольцами и вторя завываниям ветра мёртвым звоном золотых ожерелий. А каменные короны на безмолвных холмах скалились в лунном свете, как обломанные белые зубы.

Хоббитам было страшновато. Даже до Хоббитании докатывались мрачные рассказы о Могильниках и умертвиях. Правда, у них такого и слушать не хотели — зачем? Все четверо разом вспомнили уютный домашний камин: вот и у Тома такой, только гораздо крепче, гораздо надёжнее. Они даже перестали слушать и робко зашевелились, поглядывая друг на друга.

Их испуганный слух отворила совсем иная повесть — о временах незапамятных и непонятных, когда мир был просторнее, и Море плескалось у западных берегов, будто совсем рядом; а Том всё брёл и брёл в прошлое, под древними звёздами звучал его напев — были тогда эльфы, а больше никого не было. Вдруг он умолк и закивал головой, словно задремал. Хоббиты сидели, как завороженные: от слов его выдохся ветер, растаяли облака, день пропал и простёрлась глухая ночь в бледных звёздных огнях.