Властелин огня

— Выходит, в глубине души ты веришь в красивые легенды, а не в сухую реальность? Мне бы тоже хотелось в них верить. А ворон… Что ж, если Ковач прикармливает птицу посреди суровой зимы, значит, у него доброе сердце, вот и все. Я, признаться, о другом думаю…

— О чем?

— О призраках прошлого, назовем это так. Сколько мы их встречаем! Призраки пугачевского бунта возникают перед нами, и призраки времен других потрясений, и призраки военных и послевоенных лет — и невероятно далеких, и невероятно близких. Иногда трудно поверить, что отрезки времени, на которые мы оглядываемся, укладываются в одну человеческую жизнь, потому что на этих отрезках сменились целые эпохи. Рахмонов одержим призраками прошлого, и сам он — тоже немного призрак… Правда, его можно разглядеть, с ним можно поговорить. У меня часто возникает ощущение, что работа любого историка сводится к тому, что он бродит среди призраков, бестелесных и ускользающих, и пытается хоть на секунду осветить их так, чтобы разобрать черты их лиц… Порой это удается, а порой нет. Видишь, мы и сейчас бредем, цепляясь за еле заметные вешки, ориентируясь на еле заметные огоньки, которые вот-вот погаснут… И тогда призраки прошлого могут навалиться и одолеть, и ты провалишься в прошлое, заблудишься в нем. Необходимо разобраться с призраками прошлого, понять, как они влияют на нынешнюю жизнь. Оживить на страницах бумаги людские судьбы, восстановленные долгими и трудными поисками по архивам, воспоминаниям, документам. И в результате, обнаружить закономерности, которые помогут в настоящем и будущем…

— А вы верите в настоящих призраков? — спросил я, когда он умолк, и мы несколько шагов прошли в тишине.

— В настоящих? Как тебя понять?

— Ну, в тех, которые, как говорят, водятся на месте казни пугачевского отряда и еще кое-где в нашем городе…

— А ты сам-то их видел? — с улыбкой спросил он.

— Видел, — ответил я. — И последний раз — на пожаре.

— И кто это был?

— Пугачевцы очень злые.

Яков Никодимыч покачал головой.

— Что-то тебе померещилось… Но я о пожаре хотел тебя расспросить. Что это за выдумки, будто Ковач вышел из горящего дома, разломав стену?

— Это не выдумки, — сказал я. — Это правда. Я сам это видел. Зрелище было… — я попытался подыскать слова, — жуткое и фантастическое!

— Ну и ну! — отозвался он. — Жаль, меня там не было…

— Да, — сказал я, — вы бы тоже поразились.

Учитель остановился и поправил шарф, укутывая горло.

Шарф размотался, пока он шел и увлеченно говорил, размахивая руками.

— А через несколько дней — Масленица… — задумчиво за метил он, взглянув в небо.

Масленица!.. Мне припомнились слова Ковача, что Масленица для него — опасное время, и в груди у меня что-то сжалось.

Глава седьмая ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Масленичная неделя началась с очень дурного предзнаменования. В понедельник в местных газетах появились сообщения, что в воскресенье вечером в наш город прилетел Варравин — чтобы, как он сам сказал газетчикам, справить настоящую русскую масленицу в настоящем старом русском городе, вдали от столичной суеты, успевшей надоесть всякому разумному человеку.

Мне показалось, тон у этих газетных сообщений самый что ни на есть подхалимский и заискивающий. Будто каждая газета надеялась, что именно ее Варравин заметит и отвалит ей денег.

И по местному телевидению Варравина показали тоже в этаком благостном стиле. Как он катается на санях, запряженных тройкой лошадей, и как лопает блины на ярмарке с парком развлечений, и как на церковь жертвует, и все такое.

Отец только пофыркал, глядя в телевизор, и дядя Коля Мезецкий, который был у нас в гостях, тоже.

— Старается, понимаешь, — сказал отец. — Это хорошо, конечно, на наши денежки нам же и милостыни подавать, да еще красоваться, какой он нам отец родной… Ладно, хрен с ним. Пошли в баньку, протопилась уже.

Дядя Коля в тот день принял предложение отца попариться в нашей бане и хорошо отметить начало Масленицы.

— А как же Ковач? — вырвалось у меня.

— Что — Ковач? — спросил дядя Коля, а отец пристально на меня посмотрел.

— Понятно же, что Варравин приехал в наш город, чтобы отомстить Ковачу, а все остальное — пыль в глаза!

— За Ковача не волнуйся, — спокойно сказал дядя Коля.

Я хотел им возразить, что сам Ковач говорил, будто Масленица может быть для него самым опасным временем, и что на Масленицу он уязвим, но решил лишний раз не возникать. В конце концов, они о Коваче знают намного больше, чем я. А если допустить, что сам дядя Коля его и вызвал, получив от Челобитьева всякие тайные сталеварские знания, то мне вообще не стоит соваться с моими предостережениями.

В баньке мы попарились неплохо, а потом бабушка с мамой подали первые масленичные блины — еще не такие, как будут с четверга по воскресенье, но все равно масляные, круглые, большие: и с селедкой, и со сметаной, и с растопленным маслом, и с вареньем. Я блинов поднавернул и немного успокоился, обрадовавшись, что получился славный и веселый вечер. Но заноза где-то в глубине души все равно продолжала сидеть. И я решил назавтра навестить Ковача и узнать, как у него дела.