Властелин рек

Слобода стояла такая же темная и пустая, как Москва. Никиту Романовича насторожили запертые ворота города и обилие выставленной стражи. Казалось, слобода была в осадном положении. Закрыв город, словно боялся Иоанн, что вся держава узнает о болезни наследника. Едва возок подъехал к крыльцу государева терема, Никита Романович выскочил наружу и кинулся к крыльцу. Стражники, узнав его, поспеши-ли раскрыть перед ним двери. И, к своему изумлению, он тут же встретил Бориса Годунова. Скромным кивком поприветствовал боярина придворный. За его спиной появились еще двое — кажется, они тоже были из клана Годуновых. Никита Романович остановился, с недоверием взглянул на них. Это были противники Захарьиных, те, кому удалось подчинить себе царевича Федора и его двор, и боярин хорошо понимал, что, ежели царем станет Федор, им и быть у власти…

— Не спеши, — молвил Борис, глядя прямо в очи Никите Романовичу, — в покоях Ивана Иоанновича сейчас государь, диакон и лекари, боле никого пускать не велено…

Видя, как лицо боярина начинает искажать гнев, столь стремительно всколыхнувшийся из-за дорожной устали, Годунов поспешил добавить миролюбиво:

— То приказ самого государя. Ему уже доложили о твоем приезде. У Богдана Вельского и Афанасия Нагого везде здесь глаза и уши, причем у каждого свои слухачи…

И Никита Романович прочитал в его твердом взгляде — «не враг я тебе!»

— Я привез лекарей, — молвил боярин, умерив свой пыл.

— Государь ведает, — кивнул Борис, не отводя взора.

— Ответь мне, — Никита Романович вдруг осекся и шумно сглотнул скопившуюся мокроту в пересохшем горле. — Ответь… Что с Иваном?

— Ты скоро сам все узнаешь. Одно скажу — царевич вельми плох…

Это то, чего Никита Романович боялся услышать. Он увидел уже черные пятна перед глазами, почуял, как ослабли ноги, и кровь отхлынула от лица. Он так и стоял, молча глядя на Бориса.

— Мне приказано устроить тебя и твоих слуг. Тебе надобно отдохнуть, боярин.

— Зачем государь вызвал меня? — против его воли выпалил уставший от долгой дороги и бессонницы разум Никиты Романовича. Борис не ответил — доверив гостя своим родичам, сам исчез в темных переходах дворца.

Позже Никите Романовичу все же удалось попасть в покои царевича. Государь уже удалился к тому времени, и стража пропустила боярина.

Темно, пахнет свечами и целебными снадобьями. Иван лежит в полумраке, укрытый по грудь плотным шерстяным покрывалом. Никита Романович подступил ближе, глядя в этот родной для него с давних лет лик, черты коего уже начали заостряться, костенеть. Глаза его закрыты, голова искусно перевязана. Казалось, Иван уже ничего не слышит — ни шагов вошедшего к нему дяди, ни тихой молитвы диакона, что монотонно, без остановки читает у его изголовья Евангелие.

Увидев все это перед собой, Никита Романович понял, что царевич умирает. Иного не дано. Смерть уже здесь, незримо стережет уготованную ей новую жертву, ждет свыше указанного ей часа. Видения и тени из прошлого появились перед глазами боярина, и вмиг стало горько, страшно…

Еще не осознавая, что Захарьины лишились раз и навсегда могущественного покровителя, коего так долго растили и готовили к самодержавному венцу, Никита Романович, пятясь, вышел из покоев, едва не толкнул нечаянно стоявшего в дверях стражника и, ускоряя шаг, двинулся прочь, силясь перевести дух.

Позже он узнал от своих лекарей, что кроме сильного ушиба головы у царевича открылось нутряное кровотечение. Иван уже изошел кровью настолько, что впал в беспамятство и не приходил в себя. И, к ужасу для себя, Никита Романович все понял — государь сам избил своего сына в припадке гнева. Помнил он, как страшно царь изувечил Мстиславского несколько лет назад, тот чудом остался жив. Ведал он, что государь и с сыном часто был в ссоре и все меньше мог совладать со своей яростью. Видимо, после заседания думы меж царем и наследником вновь произошел спор из-за военных действий, и, видимо, Иоанн вновь поднял руку на сына, но не сразу осознал случившееся. Немного позже один из лекарей тайно поведал боярину, что на теле царевича обнаружены были сочащиеся крупные язвы — признак «французской болезни»[10], и из-за этого полученные им увечья оказались смертельными. Лекарь добавил, что сие великая тайна и при дворе она никому не известна. Боярин кивнул и отблагодарил лекаря набитым монетами кошелем.

Еще одно тревожило Никиту Романовича — от горя слегла в болезни беременная Елена, жена царевича. Боярин велел лекарям своим, дабы содеяли все, но спасли ребенка в чреве ее, что скоро должен был появиться на свет. Ежели царевича спасти невозможно, то пусть хотя бы живет его будущий сын, надежда царского рода…

Но и этому не суждено будет исполниться. Царевичу Ивану оставался всего день жизни. И Елена, узнав о его смерти, не сможет выносить дитя и сама выживет лишь потому, что сумеет выкинуть плод. Разом рухнуло все, что Захарьины возводили для царского трона и для будущего России. Разом рухнула надежда спасти уже угасающую династию Рюрика…