Через пару недель в оскудевший людьми род боярина Всетислава с соблюдением всех необходимых обрядов была принята молодая невольница из далеких фризских земель, нареченная новым именем – Изяслава. Любуясь на молодую красавицу, многочисленные гости перемигивались – знаем, мол, зачем ее принял в род одинокий боярин, все дети и внуки которого полегли в давних усобицах. И никто из них не догадывался, что Всетислав ввел в род родную внучку, прах которой покоился якобы в кургане, насыпанном над могилой усопшего Рюрика. Никто об этом не знал, кроме самого боярина, Изяславы-Алуши и Хельги с Ирландцем. И еще знали волхвы – Малибор и Кармана – знали, но помалкивали. А что бы они стали говорить?
Глава 6
ВЫСТРЕЛ
Апрель 866 г. Ладога
«860-е годы. Ладога короткий срок является столицей формирующегося русского государства…»
Само слово «дружина» происходит от слова «друг».
На правом берегу Волхова, за могучими соснами, за черными елями, за рощей березовой, за овражком, в орешнике, притулилось дворище – небольшая усадебка. Срубленная в «обло» изба, амбаришко, частокол из тонких, но крепких бревен, колодец – и все. Ни овина – сушить злаки, ни гумна – молотить, ни хлева. И поблизости – ни распаханного полюшка, ни пастбища; сошел снег – одни дикие урочища да буреломы кругом. Да и усадебка – за кустами, за овражками, кто не знает пути – вряд ли найдет, а как пойдет листва, так и не увидит даже. За усадьбой, до самой Свири-реки, тянулась широкая полоса паленого леса – черные стволы мертвых деревьев угрюмо царапали небо. Не водилось там ни дичи, ни рыбы в лесных озерках, лишь вдалеке или, наоборот, ближе к Волхову, недавно скинувшему лед. Про усадьбу ту немногие знали – Вячко-весянин, ладожский житель, после большого пожарища для себя выстроил, да так и оставил – на всякий случай, чтоб было где отсидеться. Кроме Вячки лишь его родичи про дворище тайное ведали. Удобно расположено было, неприметненько, и от Ладоги не так далеко – за полдня доберешься. По зиме еще как-то приходил сюда Вячко посмотреть зайцев да боровую птицу – мало-мало удалось подстрелить, а в силки так и вообще никто не попался, хотя до пожара лесного видимо-невидимо было дичи. Плюнув, ушел тогда Вячко, оставив у очага огниво да мешочек соли – мало ли, забредет кто из дальних родичей. И не ошибся…
Всю зиму, весь март-протальник и половину апреля-березозола, простояла пустой усадебка, а как пригрело солнышко да потаял снег на полянах, объявились нежданно-негаданно и гости, вернее, гостья – молодая златовласая дева с синими, как васильки, глазами – Ладислава.
Одетая в мужское платье – не в женском же бродить по лесам – прошла неприметными тропками, миновала овражек – вот и ореховые кусты… Где ж усадебка? Обманул Вячко иль сама заплутала? Да нет, вон, по левую руку, приметина – осина с обожженной вершиной, видно, ударила когда-то молния. Рядом, у самого оврага, – корявая сосна с отщепом. Все точно…
Походив по орешнику, девушка наконец увидела серые колья ограды. Хорошо спрятал усадебку Вячко – искать будешь, и то не заметишь.
Улыбнувшись, Ладислава толкнула рукою воротца. Осмотрев маленький двор, набрала из колодца воды в небольшую кадку, вылила в прокопченный козелок, потянулась к огниву – и вот уже затрепетало в очаге радостное желтое пламя. Достав из заплечного мешка немного муки, кореньев и высушенного на солнце мяса, девушка бросила все это в котел, помешала длинной деревянной ложкой похлебку и задумчиво уставилась на огонь. Нет, не вышло убежать от любви, хоть и пыталась. Прожила в дальних краях, а после встречи с ярлом сердце не выдержало и уж не находило больше покоя. Закрывала глаза – и виделся, как живой, молодой варяжский витязь с волосами цвета спелой пшеницы и синими, как море, глазами. Хельги… Хельги-ярл…
Ладислава смахнула со щеки непрошеную слезу, вздохнула… и опять улыбнулась. Подумалось вдруг – скоро уже, скоро…