Властелин суда

— В таком случае забудь на время о Поле Эбботе. Не думай о присяжных и о том, правильно или неправильно все устроено. Скажи только, чувствовал ли ты радость победы на этот раз?

— Куда ты клонишь?

Она сказала с шутливым упреком:

— Задавать вопросы — твоя работа. Позволь раз в жизни и мне выступить в суде. Так что же ты почувствовал?

— Трудно совсем уж отрешиться от самолюбия. Проигрывать никому не по вкусу.

— Это все слова. Ты хочешь отделаться стандартными ответами. А я хочу знать, что ты действительно чувствовал. Что ты испытал — радость, огорчение? Ощутил ты вину?

Слово повисло в воздухе, как нож гильотины над головой.

— Чего ты пытаешь меня?

— Так ощутил, да?

Он неловко покрутил головой, расправляя затекшие мускулы шеи.

— Нелегко это все, Тина, и не слишком радостно, но копаться в этом я не имею права. Как бы ни сочувствовал я той семье, мое дело — защищать клиента, нравится он мне лично или же не нравится.

Он вытер рот рукой.

— Человеку свойственно сострадание. Что и делает такие процессы особенно нелегкими для адвоката. Присяжные желают во что бы то ни стало дать возможность семье получить деньги, но это не отменяет моей задачи, для выполнения которой меня и наняли.

Перед глазами его всплыло изуродованное лицо Эмили Скотт на фотографии, прикнопленной на демонстрационной доске в зале суда. Следователь использовал эту фотографию в своих показаниях о деле, охарактеризованном им как «самый жуткий случай насилия, который он видел за все двадцать шесть лет службы». Стайнер не убрал фотографию с доски после того, как следователь окончил свое выступление. В последний день процесса в суд привели и маленького сынишку Эмили Скотт, и тот сидел в первом ряду, болтая в воздухе ножками, глядя на фотографию, по которой будет потом вспоминать свою маму. Поняв это, Слоун встал в середине выступления Стайнера, чего вообще делать не полагалось, и, пройдя к доске, убрал фотографию.

Никто не стал возражать. Ни Стайнер, ни судья.

Слоун поглядел на сидевшую через стол Тину.

— Да, — сказал он и услышал шуршанье ножа, с каким тот соскользнул по рукояти гильотины, а затем глухой стук удара. — Вину я чувствовал.

18

Паркер Медсен, стоя в своем обшитом деревянными панелями кабинете, глядел в толстое оконное стекло, потягивая чай из кружки с изображением оленя — подарок на Рождество от секретаря. Над ветвистыми гордыми рогами зверя была надпись: «Удачной охоты за прибылью». На ухоженном зеленом газоне, освещенном разбросанными по нему живописными японскими фонариками, Эксетер грыз спущенный баскетбольный мяч. Внука Медсена ждет огорчение, но собаки не в первый раз учили детей уму-разуму. Сейчас будет ему наука: не оставляй вещи где попало.

Оторвавшись от окна, Медсен подошел к светившей неярким светом зеленой с золотом настольной лампе и еще раз пробежал глазами листок в руке. Последние три зарегистрированных звонка были сделаны с интервалом в две минуты, два из них — на код района Сан-Франциско. Первый номер принадлежал юридической корпорации в Сан-Франциско, второй номер был домашний, в Пасифику, Калифорния. Звонки предназначались одному и тому же человеку — Дэвиду Аллену Слоуну.

По сведениям, полученным из судейской коллегии Сан-Франциско, Слоун служил адвокатом в корпорации «Фостер и Бейн». Юрист. Медсену это показалось примечательным. Каждый звонок оплачивался как за минуту разговора, что означало фактическое время даже меньшее, чем минута, — оставить сообщение или попросить того, кто взял трубку, перезвонить по такому-то номеру.