Несомненно, он считал себя властелином собственного мира. Он приказывал, а остальные подчинялись; и неважно, насколько циничными казались его приказания тем, кого он считал своими подданными, предполагалось, что последние подчинятся.
Как только я могла искать оправдания такому человеку?
И все же Рождество было таким счастливым, пока я не подслушала тот разговор.
Я разделась и легла в постель, прислушиваясь к отдаленной музыке. Там, внизу, они танцевали и никто не заметил моего отсутствия. Какая же я была дурочка, что увлеклась обманчивыми мечтами, воображая, что что-то значу для графа. Этот вечер показал мне, какой самонадеянной я была. Здесь я чужая. Раньше я понятия не имела, что в мире существуют такие мужчины, как граф де ла Талль. Сегодня вечером я поняла многое.
Теперь я должна быть благоразумной. Я старалась выбросить графа и его любовницу из головы, и другой образ возник у меня перед глазами: Жан-Пьер с короной на голове — король на день.
Я вспомнила тщеславное выражение его лица, удовольствие, которое он испытывал от своей мимолетной власти.
«Все мужчины одинаковы, — думала я, — властелины своих замков».
С этой мыслью я заснула, но спала беспокойно — казалось, огромная тень нависла надо мною, и этой тенью было мое безнадежное будущее, но я закрыла глаза и отказалась заглядывать в него.
В первый день Нового года Женевьева объявила, что собирается поехать в Каррфур, чтобы проведать деда, и попросила меня составить ей компанию.
Мне было интересно вновь посмотреть на старинный дом, и я с готовностью согласилась.
— Когда была жива моя мать, — рассказывала мне Женевьева, — мы всегда ездили проведать деда на Новый год. Все дети во Франции так делают.
— Хороший обычай.
— Детям приносят пирог и шоколад, а взрослые пьют вино с особым печеньем. А еще дети показывают, как они научились играть на фортепьяно или скрипке. Иногда приходится читать наизусть стихи.
— Вы будете это делать?
— Нет, однако мне придется читать катехизис. Моему деду больше музыки нравятся молитвы.
Мне хотелось знать, как она относится к посещениям этого странного дома, и я не могла удержаться и не спросить:
— Вы действительно хотите туда ехать?
Она нахмурилась, вид у нее был весьма озадаченный.
— Я не знаю. Я хочу поехать, а потом... когда я там, иногда мне кажется, что не могу больше этого вынести. Мне хочется убежать... и никогда больше не приходить. Моя мать столько рассказывала о нем, что иногда мне чудится, что я сама жила там. Я не знаю, мисс, хочу я туда ехать или нет.
Когда мы подъехали к дому, Морис впустил нас и проводил к старику, который выглядел еще более слабым, чем когда я видела его в последний раз.
— Ты знаешь, какой сегодня день, дедушка? — спросила Женевьева.
Он хранил молчание, и она сказала ему в самое ухо:
— Новый год! Поэтому я пришла проведать тебя. Здесь еще мадемуазель Лоусон.
Услышав мое имя, он кивнул.
— Хорошо, что вы пришли. Извините, что не встаю...
Мы сели рядом с ним. Он и вправду изменился. В глазах его застыло беспокойное выражение, такие глаза бывают у человека, заблудившегося в джунглях и отчаянно пытающегося выбраться оттуда. Я догадалась, что он искал — свою память.
— Я позвоню? — спросила Женевьева. — Мы проголодались. Я хочу пирога и шоколада, а мадемуазель Лоусон, я уверена, хочет пить.
Он не ответил, поэтому она позвонила. Появился Морис, и она заказала ему то, что хотела.
— Дедушка сегодня плохо себя чувствует, — сказала она Морису.
— С ним это случается, мадемуазель Женевьева.
— Он даже не знает, какой сегодня день — Женевьева вздохнула и села — Дедушка, — продолжила она, — на Рождество мы искали в замке сокровища, и мадемуазель Лоусон победила.
— Небо — рай небесный — единственное сокровище, — сказал он.
— О да, дедушка, но пока мы ждем его, хорошо бы найти что-то на земле.
Он пришел в недоумение. — Ты молишься?
— Утром и вечером, — ответила она.
— Этого не достаточно. Ты, дитя мое, должна молиться более усердно, чем остальные. Тебе нужна помощь. Ты рождена во грехе...
— Да, дедушка, я знаю, мы все рождены во грехе, но я действительно молюсь. Меня Нуну заставляет.
— Ах, милая Нуну! Будь с ней ласкова, она добрая душа.
— Она не позволит мне забыть молитвы, дедушка.
Морис вернулся, неся вино, пироги и шоколад.
— Спасибо, Морис, — сказала Женевьева. — Я накрою на стол сама. Дедушка, — продолжала она, — на Рождество мы с мадемуазель Лоусон были на празднике, там были рождественские ясли и пирог с короной внутри. Как было бы хорошо, если бы у тебя было много сыновей и дочерей, тогда их дети были бы моими кузенами. Сегодня все они были бы здесь, и у нас тоже был бы пирог с короной.
Он не разобрал ее слов, и обратил свой взор на меня. Я попыталась завязать какую-то беседу, но могла думать лишь о комнате, похожей на келью, и сундуке с хлыстом и власяницей внутри.