Властелин замка

Он был фанатиком — это очевидно. Но почему он стал таким? И какой была жизнь Франсуазы здесь? Почему она умерла, когда с ним случился удар? Неужели потому, что не могла вынести жизни без него? Без этого человека — фанатика с мертвенно-бледным лицом и безумными глазами, живущего в мрачном доме с кельей и сундуком... когда она была замужем за графом и ее домом был замок Гейяр!

Однако, далеко не все сочли бы это завидной долей... в отличие от меня.

Я поймала себя на этой мысли. Почему она пришла мне в голову? О какой завидной доле можно говорить, когда та, которая страдала — да, именно страдала — лишила себя жизни.

Но почему... почему? Праздное любопытство переросло в страстное желание разгадать эту загадку. И все же, быстро сказала я себе, в этом не было ничего необычного. Этот страстный интерес к делам других был у меня врожденным. Мне было любопытно знать ход мыслей других людей, также как глубоко небезразлично, почему художник выбрал именно этот предмет, почему изобразил его так, что скрывалось за композицией, цветом и настроением картины.

Старик в упор смотрел на меня.

— Я плохо вас вижу, — сказал он. — Вы не могли бы подойти ближе?

Я подвинула свой стул к нему.

— Я ошибся, — прошептал он, — это не она.

Он разговаривал сам с собой, и я посмотрела на Женевьеву, которая в этот момент выбирала конфету — Морис принес их целое блюдо.

— Франсуаза не должна знать, — сказал он.

Я знала, что мысли его далеко, и что я была права, — он чувствовал себя гораздо хуже, чем при нашей последней встрече.

Он вглядывался в меня. — Да, вы хорошо выглядите сегодня. Очень хорошо.

— Благодарю вас.

— Это было моей... Это был мой крест, и у меня не хватило сил нести его.

Я молчала, не зная, звать ли Мориса.

Он не отрывал взгляда от моего лица и отодвигался в своем кресле, будто боялся меня; плед соскользнул с его колен, я подхватила его и накинула на старика. Он отпрянул и закричал:

— Уходи! Оставь меня! Ты знаешь о моем бремени, Онорина.

Я сказала Женевьеве:

— Позовите скорее Мориса — И она выбежала из комнаты.

Старик схватил меня за руку, ногти его вцепились в мою кожу.

— Ты не виновата, — сказал он. — Это мой грех. Это мое бремя. Я унесу его с собой в могилу... Почему ты не...? Почему я...? О, какая трагедия... Франсуаза... маленькая Франсуаза. Прочь! Прочь! Не искушай меня, Онорина.

Морис вбежал в комнату. Он поднял плед и укутал им плечи старика.

— Прошу вас, уходите. Так будет лучше. Мы с Женевьевой вышли из комнаты, а Морис взял распятие, висевшее на шее старика, и вложил ему в руки.

— Это было... страшно, — сказала я.

— Вы испугались, мисс? — спросила Женевьева почти с удовольствием.

— Он бредил.

— С ним это часто бывает. В конце концов, он очень стар.

— Нам не нужно было приезжать.

— Папа тоже так говорит.

— Вы хотите сказать, он это вам запрещает?

— Не совсем, ведь ему не говорят, когда я хожу сюда. Но если бы он знал, он бы запретил.

— Но почему...

— Дедушка — отец моей матери. Из-за этого папа не любит его. В конце концов, он же не любил мою мать!

Когда мы ехали обратно в замок, я сказала Женевьеве:

— Он принял меня за кого-то еще. Несколько раз он назвал меня Онориной.

— Так звали мою бабушку.

— Казалось, он... боялся ее.

Женевьева задумалась — Не могу поверить, чтобы мой дед кого-то боялся.

Внезапно мне в голову пришла мысль, что наша жизнь в замке была каким-то таинственным образом связана с теми, кто покоился в могиле.

Разумеется, я не удержалась, чтобы не поговорить с Нуну о своем посещении Каррфура.

Она покачала головой.

— Женевьеве не следовало туда ездить.

— Но ведь в Новый год принято навещать стариков.

— То, что хорошо для одних семей, негодно для других.

— В этой семье обычаи не особенно соблюдаются, — заметила я.

— Обычаи нужны для бедняков. Они придают их жизни смысл.

— Я считаю, они в равной степени приносят удовольствие и богатым и бедным. Но все же лучше бы мы не ездили. Дед Женевьевы бредил. Поверьте, это не очень приятно.

— Мадемуазель Женевьеве нужно было дождаться приглашения. Ей не стоит навещать деда без предупреждения.

— Должно быть, раньше он был совсем другим... я хочу сказать, когда Франсуаза была маленькой.

— Он всегда был суровым человеком. И к себе, и к другим. Ему следовало пойти в монахи.

— Наверное, он и хотел это сделать. Я видела комнату, похожую на келью, и думаю, он провел там не одну ночь.

Нуну опять кивнула.

— Такому человеку не следовало жениться, — произнесла она. — Но Франсуаза не знала о том, что происходило. Я старалась внушить ей, что так и должно быть...

— Что происходило? — спросила я. Она быстро взглянула на меня.

— Он был не очень ласковым отцом. Он хотел, чтобы дом походил на... монастырь.

— А ее мать... Онорина?

Нуну отвернулась.

— Она была не слишком крепкого здоровья.

— Да, — сказала я, — у бедной Франсуазы было не слишком счастливое детство... отец — фанатик и больная мать.

— Тем не менее, она была счастлива, уверяю вас.

— Да, когда она пишет о своих вышивках и уроках музыки, кажется, что она счастлива... Когда ее мать умерла...

— Что? — резко спросила Нуну.

— Она горевала?

Нуну встала и вынула из ящика еще один дневник.