Властелины моря. История золотого века греческого флота

Покуда основные силы афинского флота оставались в Регии, Алкивиад повел шестьдесят триер вдоль побережья — на фоне горизонта эта вытянутая в цепочку армада триер вошла в Большую бухту и остановилась в пределах слышимости от городских стен. «Мы здесь для того, — прокричал глашатай, — чтобы вернуть свободу своим сицилийским союзникам, и всем тем жителям Сиракуз, кому близка эта цель, следует покинуть город и присоединиться к афинянам».

Никто на этот призыв не откликнулся. Повисло зловещее молчание. Судя по всему, флота у сиракузцев не было, так что осаду им не выдержать. С другой стороны, сама местность казалась совершенно неприступной. Большая бухта представляла собой неправильной формы овал, вытянутый на две мили в длину и одну в ширину, — в ее акватории поместились бы три пирейские бухты. Западный берег сильно заболочен и порос камышом; в остальном глубоко уходящая в море каменистая отмель. Единственное место, куда могли бы причалить корабли, это хорошо укрепленные доки, один из которых выходит на саму бухту, другой — в открытое море. Изучив местность, Алкивиад повел эскадру на север и остановился в Катане, откуда был хорошо виден взмывающий вверх конус Этны. На зиму к ним присоединились остальные, а пока позволяла погода, Алкивиад с небольшими отрядами совершал рейды по побережью для пополнения запасов продовольствия и обретения новых друзей. Вернувшись в Катану после одного из таких рейдов, Алкивиад обнаружил там священную триеру «Саламин», прибывшую с посланием: его отзывают в Афины. Расследование варварского разрушения герм породило массу связанных и не связанных с ним дел, и собрание сочло необходимым допросить Алкивиада.

Он без возражений тронулся в путь, оставив флот под командой Никия и Ламаха. Однако во время одной из остановок, еще на итальянском побережье, он тайно покинул «Саламин» и исчез. Дома, в Афинах, это было сочтено за признание вины, и стратег-преступник был приговорен к смертной казни. Узнав об этом, Алкивиад сказал только одно: «Я покажу им, что еще жив». Вскоре он обрел убежище в Спарте — единственном безопасном для афинского беженца месте и объяснил спартанцам, как можно победить Афины — его родной город.

Избавившись от опеки Алкивиада, Ламах быстро вывел из апатии Никия. Заманив ложными сведениями сиракузцев в Катану, оба стратега погрузили своих людей на триеры и стремительно двинулись на юг, к Большой бухте, где и высадились благополучно на берег, не встретив никакого сопротивления. До того как сиракузцы обнаружили обман, афинские плотники и корабелы уже успели нарубить деревья и надежно прикрыть суда. На следующий день, в страшную грозу, под проливным дождем, при сверкающих молниях афиняне нанесли поражение отряду сиракузцев непосредственно у городских стен. Но решающую победу гоплитам помешало одержать появление вражеской конницы. Им не оставалось ничего, как вернуться в Катану. Никий же и Ламах, ободренные достигнутым успехом, направили в Афины послание с отчетом о завершении первого этапа экспедиции и просьбой о подкреплении.

Зима в Катане прошла в изготовлении кирпичей и железных крюков. Афиняне готовились блокировать Сиракузы и с суши и с моря. Одновременно Никий вел тайные переговоры с проафински настроенными сиракузцами, склоняющимися вроде к тому, чтобы открыть городские ворота; правда, для начала им надо было убедить остальных, что сопротивление бесполезно. В предвидении помощи изнутри, а также сражений, подобных только что выигранному, афинские стратеги рассчитывали на быстрое завершение своей миссии.

Но прошел год, а никакой победы добиться все еще не удавалось. Никий направил в Афины еще один отчет уже из нового лагеря, разбитого на сей раз на берегу самой бухты. Противостояние продолжалось, а надежды на успех не прибавлялось. Теперь Никий остался в одиночестве — Ламах погиб в бою, когда афиняне переместили флот под Сиракузы и устроили там постоянную базу. Как это будет еще не раз случаться в ходе сицилийской экспедиции, победа обернулась для афинян скорее убытком, чем прибылью. Безвременная смерть ветерана, этого простого и прямодушного человека, отрицательно сказалась на моральном духе афинского воинства. Что же касается Никия, то он никогда особенной энергией не отличался, а тут еще его сильно донимала прогрессирующая болезнь почек. Оправдывая свои неудачи, он писал в Афины о трудностях, с которыми сталкиваются экспедиционные силы:

«Сначала наш флот находился в превосходном состоянии: крепкие тимберсы, экипажи в отличной форме. Но теперь, после продолжительного плавания, тимберсы прогнили, а люди устали. На берег для просушки и уборки суда мы вытащить не можем, потому что у врага их столько же или даже больше, чем у нас, и в каждый момент надо быть готовым к нападению. Мы видим, как противник маневрирует, инициатива на его стороне. Более того, сушить палубы спартанцам проще, чем нам, ведь блокаду-то мы поставили, а не они».