Властитель мира

Кроме этого проклятого Роберта, подумал Годфруа. На стяге герцога Нормандского, мягко колышущемся над его головой в струях постоянно циркулирующего в помещении воздуха, был изображен лежащий лев с разверстой пастью и выпущенными когтями, окруженный переплетенными ветками колючего можжевельника и увенчанный двуручным мечом. Количество заостренных или режущих символов на этом гербе словно гласило: «Не прикасайтесь».

Петр попытался подвести итог:

– Я хотел сказать только одно, мои сеньоры: произошла весьма печальная история, даже трагическая, однако же это всего лишь простой несчастный случай.

– Тогда почему полицейским расследованием занимается Legio Sancta? – на унимался Боэмунд.

– Но кто вам сказал, что он им занимается? – бросил Пустынник куда резче, чем собирался.

– Именно такого рода обвинения и способствуют распространению самых грязных слухов! – не без сарказма добавил Роберт де Монтгомери. – Не понимаю, как сеньор вашего ранга может опуститься до того, чтобы подхватывать их.

– Вовсе мы не подхватываем, – возразил Годфруа. – Но если наши солдаты только об этом и говорят, мы не можем делать вид, что ничего не знаем! Иначе они решат, что дело замяли не предположительно, а на самом деле. Я лишь задаю тот же вопрос, что и многие другие на борту.

Он закончил фразу, обратив долгий настойчивый взгляд в сторону Роберта де Монтгомери, который тут же побагровел. Когда он отвечал, его голос слегка дрогнул:

– Теми, кто задает такие вопросы и распускает слухи, должно заняться правосудие. Трибунал святой инквизиции для того и существует, чтобы судить еретиков и предателей, всех предателей…

Под конец своей тирады он вернул обвиняющий взгляд Годфруа Бульонскому, у которого тотчас вскипела кровь. Он решил, что заставит Роберта пожалеть о своей наглости.

– Является ли это официальным обвинением? Вы мне угрожаете, Роберт Дьявол?

Все краски схлынули с лица Роберта, который, гневно направив палец на Годфруа, резко вскочил с кресла и взревел:

– Никогда не называйте меня так!

Тут их прервал голос Петра, грозный, как скопление черных туч на горизонте:

– Сеньоры, немедленно прекратите.

Он даже не повысил тона, однако оба мужчины тут же умолкли. Петр Пустынник действительно умел вгонять в робость, когда говорил так холодно. В течение буквально нескольких минут между некоторыми членами Совета возникло сильнейшее напряжение, и все неожиданно полыхнуло. Для Годфруа было совершенно невыносимо поведение Роберта, который уже и не стремился скрывать, каким влиянием он пользуется в политических вопросах, и только что опробовал – безуспешно – свои мерзкие способности запугивать других, вот только не на того напал.

Герцог Нормандский снова уселся на свой дубовый трон, хотя внутренне все еще кипел. Они с Годфруа сверлили друг друга взглядами, но Петр Пустынник вновь заговорил, и это заставило их временно забыть про стычку. Священник избрал подчеркнуто мягкий тон:

– Мне думается, Роберт де Монтгомери никого не обвинял, дорогой Годфруа. Однако, учитывая то огромное – и заслуженное – уважение, которое питают к вам солдаты всей армии, было бы желательно, чтобы вы ни в коем случае не отмежевывались от позиции Совета.

Если гнев все еще затмевал дипломатические соображения Годфруа, малочисленность умеренных в рядах Совета заставила его задуматься. Здесь только он сам и капитан корабля Гуго де Вермандуа позволяли себе открыто высказывать свое мнение. Конечно, Боэмунд тоже присоединился к их рядам, но слишком недавно. Было еще трудно предугадать, какую позицию он займет в зависимости от обстоятельств. Что до легата Адемара Монтейльского, он был обыкновенным оппортунистом, не имеющим ни дарований, ни смелости. Он всегда присоединялся к лагерю тех, кто сильнее. В данном случае – к ультра. Его давняя дружба с семьей Гуго де Вермандуа не перетянула бы чашу весов в случае возможного кризиса. А потому идти на открытую конфронтацию в данный момент было бы крайне преждевременно, следовало принять статус-кво, предлагаемый Петром Пустынником.

– Само собой разумеется, дорогой Петр. Не сомневайтесь в моей позиции. И речи нет о том, чтобы я поставил под сомнение официальную точку зрения Совета, будь то в этих стенах или вовне. Прошу извинить мою несдержанность.

– Все уже забыто, – небрежно отмахнулся Пустынник. – Дело Манси квалифицируется, разумеется, как весьма печальное, но совершенно случайное происшествие. Таково было и таковым останется заключение официального следствия.

* * *