– А может, им просто нечего нам особо сказать по этому поводу? – предположил Энгельберт.
Скрестив руки на затылке, Грегуар развалился на стуле.
– Ну, в конце концов, они же почти животные, достаточно просто стрелять в кучу! Тут и говорить больше не о чем. Прилетим, наведем порядок и вернемся домой! Не забивайте себе попусту голову, парни!
– Сомневаюсь, что на месте все окажется так просто, – заметил Танкред, скорчив скептическую гримасу. – Мы окажемся далеко от дома, во враждебном и незнакомом окружении, лицом к лицу с существами, которых видели только на фотографиях, да и то… А вот они-то будут у себя дома. И в этом огромная разница, если хотите знать мое мнение.
– Кроме того, они
– Именно. Я просто не понимаю причин, по которым нам так мало рассказывают. Полное впечатление, будто нас хотят заставить забыть, что по прилете нас ждет война.
– Может, берегут моральный дух войск.
– Может, и так, – согласился Энгельберт. – И правда, нас заставляют так тренироваться, что и думать-то некогда…
Танкред больше не слушал. Он заметил, что Льето уже некоторое время остановившимся взглядом смотрит в пустоту и не участвует в разговоре. Остальным вроде не было до него дела, а его глаза наливались слезами. Танкред упрекнул себя за то, что мало уделял внимания другу, хоть и знал, как тот мучается. Положив руку ему на плечо, он спросил:
– Вивиана?
Бедолага кивнул.
– Не получается думать о чем-то другом, да?
– Вроде того, – бросил Льето с болезненной гримасой. – Да и как бы я мог?
– Конечно, ты прав. Глупый был вопрос.
Льето глубоко вздохнул:
– Нет, прости, вопрос был не глупый. Иногда сознание у меня словно плывет, и я ловлю себя на том, что наконец-то думаю о другом. Но едва я себя на этом поймаю, как все, конечно же, возвращается – и прямо мне по мозгам.
Танкред покачал головой: он очень хорошо представлял себе, о чем речь.
– Тогда, чтобы обмануть собственную голову, я стараюсь полностью сосредоточиться на чем-то сиюсекундном. – Он неуверенно улыбнулся. – К несчастью, это не всегда срабатывает.
Продолжая говорить, Льето рисовал пальцем абстрактные узоры в маленькой лужице пролившегося на стол пива.
– Может, я покажусь тебе бесчувственным, но я знаю, что переживу это и однажды все станет лишь воспоминанием. Конечно болезненным, но далеким. А пока это мое настоящее, и жить в нем ужасно.
Танкред непроизвольно приобнял его рукой за плечи, чтобы как-то ободрить. И встретился взглядом с Энгельбертом, который хоть и смотрел на брата с сочувствием и грустью, сам выглядел беспомощно и подавленно, будто не знал ни как реагировать, ни что сказать при виде столь глубокого горя. Оттого что в этот момент он был ближе к Льето, чем Энгельберт, Танкред почувствовал смущение. Из вежливости другие глядели в сторону, делая вид, что не замечают смятения своего однополчанина.
Несколько секунд прошло в молчании, потом Льето выпрямился и, схватив свою кружку, проговорил срывающимся голосом:
– Ладно, не хочу портить всем вечер своим настроением! Выпьем, друзья! Примем пивка и постараемся забыть грустные мысли!
Они все громко чокнулись, а Грегуар, желая разрядить обстановку и сменить тему, бросил Танкреду:
– Ну, лейтенант, и каково это – получить комплименты от самого Годфруа Бульонского?
– Все вышло совершенно непроизвольно, солдат, можешь мне поверить. Я даже не знал, что он присутствовал на учениях.
– Уж не знаю, произвольно или непроизвольно, – встрял Энгельберт, – но в тот момент ты прямо раздулся от гордости, как павлин!
– Бросьте, парни, такое ведь не каждый день случается!
– И то верно, зрелище было что надо, – признал Грегуар. – Величайшая армейская легенда нашего времени явилась лично пожать вам руку…
Все от души расхохотались, и никто не обратил внимания на трех человек, подошедших к их столу. В тот момент, когда Танкред подносил свою кружку ко рту, один из них прикрыл ее ладонью, заставив поставить обратно на стол. Слишком удивленный, чтобы оказать сопротивление, Танкред поднял голову, взглянув на пришельца. Смех мгновенно смолк.
Незнакомец был одет элегантно, и это позволяло предположить, что он вхож в аристократические круги, где слишком простой наряд считался непозволительным. Но хоть он и пытался придать своим манерам налет изысканности, вся его повадка выдавала простолюдина, а взгляд не предвещал ничего хорошего. К Танкреду он обратился в настолько враждебном тоне, что за столом испарились остатки хорошего настроения.
– Выходит, простой служака оказался героем?
Танкред и бровью не повел, но Льето подобная дерзость вывела из задумчивости.
– У тебя какая-то проблема, христианин? – спросил он.
Не обращая внимания на фламандца, тот продолжил:
– Говорят, сегодня на учениях произошел несчастный случай… и все считают, что ты отличился… А по мне, когда один простой пехотинец кидается спасать другого, в этом нет ничего героического!
Двое его подручных за спиной у наглеца заржали.
Танкред по-прежнему не реагировал. Нелепость нападения заставила хихикнуть и Льето.