Вскоре после этого маленький Ибрагим заболел. Собственно говоря, это нельзя было назвать болезнью, он не кричал, и казалось, что не страдает от какой-нибудь боли. Но он больше не рос и слабел день ото дня. Пророк видел это — так как и сама Мария выглядела болезненно, то он распорядился, чтобы для ребенка нашли кормилицу. Мухаммеду этот выход казался само собой разумеющимся, он и сам был выращен кормилицей, как и многие дети корейшитов. Горячий климат Мекки был опасен в первые месяцы жизни, поэтому все корейшиты, по мере возможности, отправляли своих детей в более прохладный и чистый воздух гор Таифы.
В других случаях податливая, в этом Мария воспротивилась предложению. «Если ты возьмешь для ребенка кормилицу, то я его убью! — сказала она. — И мне все равно, что после этого со мной случится!»
Пророк покачал головой, потому что не понимал этого упрямства. Все же он устал раздумывать о настроении своих жен.
«Поступай как хочешь, — сказал он печально, — но ребенок умрет…»
Днями сидела Мария у колодца, качала своего ребенка и пела тихие печальные песни, услышанные ею однажды на берегу Нила. Она хорошо знала, что ее ребенок умрет — и знала еще лучше, почему не хотела доверять его никакой няне. Ребенок не должен быть вскормлен и спасен мусульманкой; это был ребенок христианской матери — он должен найти пристанище на небе христиан.
Под рубашку малышу она привязала крестик, подаренный ей монахом в монастыре святого Макария, это должно, если Бог смилостивится, проводить ребенка на христианские небеса.
Иногда мимо проходила Фатима и проносила с собой двух своих сыновей, казавшихся дикими, громкими и здоровыми. Материнство не сделало дочь пророка ни красивее, ни радостнее, повсюду она ходила с печальным лицом, будто в ее душе постоянно было предчувствие плохого.
Маленькая Аиша шмыгала по двору как кошка. Случалось так, что ее мучила злая совесть; но потом она высмеивала колдовской узел как простое суеверие.
«Скажи мне, Мария, — сказала она вдруг, — могу ли я чем-нибудь помочь тебе!»
Рабыня удивленно подняла на нее большие темные глаза. Она не привыкла к такой дружелюбности со стороны любимой жены пророка. Аиша стояла перед ней в красной атласной кофточке, ее ноги были украшены кольцами, она покачивала бедрами и невнятно напевала, смеясь, песенку; она снова почти забыла свою злую совесть. Чтобы она ни делала — было это плохим или хорошим, — она делала это играя. Возможно, в судный день Бог посмотрит на нее и скажет: «Тебя я не сужу! Иди и стань на сторону, где стоят дети и несовершеннолетние, которые не должны отвечать за свои поступки!»
«Помочь? — спросила Мария, — Ты, конечно, могла бы! Попроси за меня Мухаммеда, чтобы он позволил мне вернуться домой в Египет!»
Аиша обещала сделать это и честно сдержала свое обещание, потому что она сама не желала ничего больше, чем то, чтобы Мария покинула дом Мухаммеда. Но даже если Мухаммед и отпустил бы от себя женщину, он не сделает этого из-за ребенка.
Все-таки не помогло и то что приехал с юга мудрый врачеватель и попытался излечить мать и ребенка травами и заклинаниями. Не помогло также, что Аиша в приступе раскаяния разыскала и сожгла колдовской узел. Мария становилась все болезненнее и слабее с каждым днем.
Однажды утром она исчезла со своим ребенком. Ее долго искали и нашли, наконец, далеко от города Медины, на краю пути, ведущего к Красному морю. Мария и маленький Ибрагим были мертвы, и все, кто видел их, удивлялись, как она, слабая и больная, смогла дойти
Но Мухаммед знал, что небеса не заботятся о счастье смертного; счастье — это земное слово. Всемогущий не знает его, на его место он ставит ислам, это покорность. Пророк часто вспоминал Марию, и иногда он сравнивал ее с ласточкой — райской птицей, которая только короткую зиму проводит на земле и которой запрещено вить гнездо.
У кого есть глаза, чтобы видеть, познает это, в каждом земном событии — гласит притча. Потому что во всем, что возникает, действует эта самая таинственная сила, которой в начале своем требуется темнота и укромное место, и которая потом, выйдя однажды на свет, распадается на течение по воле Бога и следует законам, изменить которые человек не в состоянии.
Так молодая община мусульман похожа на росток финикового дерева, прорвавшегося сквозь землю и набирающего рост лист за листком. Мухаммеду, посадившему его в землю, больше не требовалось, охраняя, держать над ним руки. Молодое растение новой веры уже жило своей собственной жизнью, у него была своя внутренняя сила, и оно следовало своим законам. Его творец еще думает, что сможет направлять его, но оно уже выросло за пределы досягаемости его рук.