Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

«Слушайте, мужчины Ятриба, слово Всемилостивого! Нарушение перемирия — преступление. Однако еще большим преступлением было высмеять посланника Бога и изгнать из Мекки. Нет перемирия, пока мы голодаем и пока идолопоклонники отлучают нас от родины. Здесь лежат трофеи, Ибн Яхш! Четыре пятых ваши! Одна пятая на подаяния! А это оружие для меня!»

А если бы Аллах пожелал,

Он сделал бы вас одним народом.

Однако Он сбивает, кого хочет, и

ведет прямым путем, кого хочет

Коран, Сура 16, 95

На стройных желтых длинноухих лисах скачут гномы пустыни, ночью они кружатся над караванами, пытаясь призывами и улыбками заманить вожака на неверную дорогу. Но этого не произойдет, потому что старый Имран ведет караван. Уже больше двенадцати раз пересек он пустыню Нефуд, а сколько раз он ездил из Мекки в Дамаск даже нельзя сосчитать.

Эскорт из пятидесяти лучших воинов сопровождает тысячу нагруженных верблюдов каравана, чтобы отражать разбойные нападения. А так как очень часто лучше защищают договоры, то купцы Мекки доверили мудрому Халиду заключать союзы и договоры со всеми племенами, через области которых проходил зимний караван. Халид вырос в пустыне, у бедуинов, вряд ли есть вождь, в палатке которого он не спал, чьего хлеба не ел. И Халид поклялся богу Гобалу у священной Каабы, что все будут соблюдать мир и им ни у одного из колодцев не откажут в воде.

Но даже если человеческий разум готовится к лучшему и желает предусмотреть все, — богам может понравиться чинить препятствия на пути каравана. Требовался умный решительный человек, знающий, что делать вожаку в самый ответственный момент. И поэтому совет знати доверил вести зимний караван Абу Софиану.

Абу Софиан охотно принял на себя ответственность и честь порученного дела, даже если бы ему не предложили, он сам добровольно отправился бы вместе с караваном, потому что из тысячи верблюдов более ста двадцати несли товары дома Омайя. В надежде на хорошую прибыль Абу Софиан исчерпал свой кредит донельзя. Если предприятие выгорит, он станет самым богатым человеком Хедшаса, если провалится, ему придется просить милостыню на базаре Окадха.

Лошадь Абу Софиана — гнедой жеребец с плоскогорья Неджд, который не любит бежать медленной рысью, как верблюды. Старый Имран, убаюканный шагом своего верблюда, не может удержаться, чтобы не спросить насмешливо: «Зачем берешь ты, о Абу Софиан, верховное предводительство в свои руки? Вряд ли мы когда-нибудь будем иметь счастье видеть тебя во главе!»

— Моя лошадь этого не выносит! — говорит Омаяд и смеется, показывая блестящие зубы. — Верховное предводительство подобает тебе, о Имран. Позволь мне исправить ошибку совета старейшин.

И прежде чем старик сообразил, сказаны ли эти слова серьезно или с насмешкой, Абу Софиан снова удаляется в пустыню.

Большой крюк на восток, на юг, быстрым галопом, так, что развевается грива гнедого жеребца, он скачет на восток, видит следы, но они проходят прямой линией далеко по восточному нагорью. Они ничего не значат, должно быть, их оставили какие-нибудь бедуины, с которыми Халид заключил мир.

Затем скачет на юг, назад к колодцу, у которого вчера стоял караван. Были ли у колодца люди с тех пор, как они его покинули? Абу Софиан встает с лошади, проверяет каждый камень. На краю колодца он оставил метку, несколько камешков, всякий, кто захотел бы попить воды, должен был бы их свалить. Они еще лежат тут.

Мчится на запад. Ничего. Один, второй, третий круг. Ничего.

И все-таки! С момента нападения на маленький караван близ Таифы во время перемирия Абу Софиан знает: здесь опасно! Мужчина, находящийся в плену новой мысли, который хочет нарушить старый порядок вещей и чьи последователи голодают — что может быть опаснее? Здесь не помогут ни старые соглашения, ни новые договоры, даже если бы их и заключили.

Абу Софиан знал своих земляков и жителей Ятриба. Он понимал, что новому учению не доставало внешнего успеха. Если бы Мухаммеду удалось захватить зимний караван, тогда это привлекло бы бесчисленных последователей. А если бы дошло до войны между Ятрибом и Меккой, то исход оставался бы спорным.

В Мекке, на ступенях Каабы, Абу Софиан говорил об этой опасности. У него были свои шпионы в Ятрибе, он был далек от того, чтобы не принимать противника всерьез.

— Пока Мухаммед был здесь перед нашими глазами, — говорил он, — мы могли издеваться над ним. В Ятрибе он враг, которого нужно опасаться.

— Он так и остался глупцом! — сказали ему в ответ.

— Разумеется, — Абу Софиан не находит причины оспаривать это, — но даже глупцы могут получить власть. У него есть его новая вера…

— Мы видим, что он только презирает нашу! — крикнули ему, и толпа разошлась, извергая бесконечные проклятия из-за нарушенного перемирия.