Властители земли

Я никак сообразить не мог, к чему бы эта игра, но вернулся под осину, где другие арестованные стояли, не из нашего отряда. Капитан подал знак солдатам, они пулеметчиков моих окружили и повели за церковь к общине, двенадцать человек их было. Брат оглянулся, поглядел на меня, может, спросить что хотел, но ему не дали, погнали всех вверх, за церковь. Больше я брата своего не видел: расстреляли его вместе со всем пулеметным отрядом на следующий день рано утром, но я про это потом узнал. И еще узнал, что капитан решил пощадить одного из нас по милости Ставри Казанджии: испугался Ставри, божий угодник, грех на душу брать. Ни отца не было у нас, ни матери, запустеет соседский двор навсегда. Пощаду разыгрывали на спичках… счастье мне досталось. Про все это я после узнал, а тогда солдаты отвели пулеметчиков, заперли их в подвале, поставили охрану и вернулись. Капитан меня снова позвал к себе. Я тогда высокий был, не ниже его, плечи крутые, спина прямая, глаза быстрые. Схватись мы с ним врукопашную, я бы его одолел, потому как я сызмальства на воле вольной рос. Да не за тем он меня позвал.

— Ты был командиром пулеметного отряда?

— Так точно, гос-син капитан, запираться не стану.

— Где в солдатах служил?

— В Бдинском пехотном полку.

У него по лицу вроде как усмешка пробежала, будто и выправка моя ему нравится, и ответы.

— Давно без отца?

— С Балканской войны, гос-син капитан.

— Пенсию давали?

— Так точно! Брат все еще получает по малолетству.

— Хорошо, Камен, — кивнул, прошелся туда-сюда, сапогами скрип-скрип, и к людям повернулся, которые вокруг нас стоят. — Я тебе все прощу, хоть ты и командовал пулеметным отрядом. От тебя одно требуется — раскайся на коленях перед односельчанами в том, что на царя оружие поднял, и назови человека, который тебя подстрекнул.

До той поры он говорил, я слушал: про власть, про бунтовщиков, про отцову пенсию; слушать я бы и дальше мог, знаем мы начальников говорливых. Но каяться на коленях?! Не выйдет, нет у меня для такого дела коленей. Тут я сказал себе: Камен, назад! Этот выбритый капитан хочет из тебя тряпку сделать, осрамить перед всем селом, чтоб потом всю жизнь на тебя пальцами показывали, пока не помрешь. На сердце стало тоскливо; пока он ответа ждал, я оглядывался, нельзя ли дать тягу. Сразу, однако, понял: некуда, солдаты стоят с винтовками наперевес, за ними народ живым обручем. Вчера, Камен, вчера надо было бежать, теперь поздно! И как понял я, что спасения не будет, замолчал. Арестованные тоже молчат, головы опустили, один только Казанджия щерится. Стою, не шелохнусь, мускулы струной напряглись, чувствую только, как лицо кривится.

— Ну, — приказывает капитан, — на колени! Все простится!

Я молчу, словно окаменел. Капитан брови поднял:

— Не будешь каяться?

— Будет он каяться, господин Харлаков, будет, как увидит, что смерть подходит. — Это Ставри Казанджия, прямо расстилается перед капитаном. Тот плечами пожал.

— Добром не хочешь, так мы тебе поможем стать на колени, — и солдатам мигнул.

Дело у них, видать, отлажено было. Первый удар пришелся сзади откуда-то под левое плечо, и начали прикладами… Женщины заголосили, захрустели перебитые кости, я замычал от боли и рухнул без памяти. Иногда доходили до меня женские крики, собачий лай, сверху метались огромные тени, огненная боль насквозь прожигала залпами орудийными, а когда сознание возвращалось, одна мысль: не закричи! Ноги обе перебили, ребра тоже, тени становились все чернее, всего меня точно пламенем заливало. Выплыло на какой-то миг бритое лицо капитана, пыльный его сапог взметнулся вдруг перед глазами: хрясть! Выскочил правый глаз, вот оно, мое счастье! Больше я ничего уже не чувствовал.

Опамятовался дня через три. Гляжу, комната вроде в нашем доме, лучик солнечный в стену уперся, я на своей постели, обмотан овечьей кожей, на правом глазу нашлепка теплая, а в нос шибает овечьим навозом. Правой рукой пошевелил, левой — не могу. Тут слышу дыхание чье-то и шаги. Гляжу одним глазом: тетка Севдия, Ставриева жена! Из могилы ведь еще не вылез, а эту бабу стерпеть не смог, закричал было, да из нутра только хрип пошел, закашлялся, выплюнул себе на грудь сгусток крови.

— Лежи, лежи, чтоб тебе провалиться! Супу хочешь? Зарезала цыпленка для тебя.

Закрыл я свой глаз, она счистила у меня с груди кровавый плевок; я все хорошо ощущал, только ни поверить не мог, ни вынести. Лежу с закрытым глазом и думаю: уж не в ад ли ты угодил, Камен, коли эта поганая баба мотается над твоей головой? Открываю глаз, она у постели сидит и ложку с супом мне подносит. Тут я почувствовал голод и принялся хлебать, а она меня кормит и последними словами клянет.