Властная идейная трансформация: исторический опыт и типология

В соответствии с российской исторической традицией, определяющее значение для внутренней политики, а соответственно, и кадровых ротаций, имел также военный фактор. Угроза мировой войны обусловила стремление Сталина обезопасить тыл. Репрессии обрушились на те элементы общества, от которых, по его представлению, исходила потенциальная опасность для режима в случае развертывания на территории СССР военных действий. Террор парадоксальным образом оказывался одной из составляющих сталинского курса по укреплению обороноспособности государства. Характерно, что именно к такому объяснению 1937 г. склонялся посвященный во многие закулисные стороны политики того времени В.М. Молотов. «1937 год, говорил он в беседе с Ф. Чуевым, был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо – налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны» [134] .

Катализатором развертывания Сталиным репрессий послужил опыт войны в Испании, где не последнюю роль в поражении республиканцев сыграл фактор «пятой колонны». Экстраполяция испанского опыта на СССР диктовала, как ему казалось, необходимость превентивной расправы с потенциальными предателями [135] . Поскольку сами советские лидеры сумели захватить власть в военное время, они более всего опасались войны на два фронта с внешним противником и внутренней контрреволюцией. «Как показывают многие факты, пишет современный исследователь сталинизма О.В. Хлевнюк, кадровые чистки и «большой террор» 1936–1938 гг. имели в основном единую логику. Это была попытка Сталина ликвидировать потенциальную «пятую колонну», укрепить государственный аппарат и личную власть, насильственно «консолидировать» общество в связи с нарастанием реальной военной опасности (эскалация войны в Испании, активизация Японии, возрастание военной мощи Германии и ее союзников). Все массовые операции планировались как настоящие военные действия против врага, хотя еще не выступившего открыто, но готового сделать это в любой момент» [136] .

Сталинские партийные чистки вызывались не в последнюю очередь и национальным фактором. Сложившаяся в постоктябрьский период управленческая система была наиболее преферентна к кооптации в высшие эшелоны власти выходцев из еврейской среды. Сам Сталин являлся если не идейным, то, во всяком случае, бытовым юдофобом. В кулуарных беседах он характеризовал партаппарат как «синагогу», а партийную чистку уподоблял «еврейскому погрому». Для его ближайшего единомышленника А.А. Жданова настольной книгой служили «Протоколы сионских мудрецов». На эзоповом языке идеологических дискуссий под троцкизмом подразумевалось еврейское крыло партии. Популярностью в околополитических кругах пользовалась шутка следующего содержания. Вопрос: Чем Сталин отличается от Моисея? Ответ: Моисей вывел евреев из пустыни, Сталин – из Политбюро [137] .

Обвинение в антисемитизме не преминул использовать в критике сталинской политики Л.Д. Троцкий. «В истории, – писал он, – трудно найти пример реакции, которая не была бы окрашена антисемитизмом. Этот особенный закон целиком и полностью подтверждается в современном Советском Союзе. Как могло быть иначе? Бюрократический централизм немыслим без шовинизма, а антисемитизм всегда был для шовинизма путем наименьшего сопротивления» [138] . Даже Н.С. Хрущев неоднократно намекал в своих мемуарах на антисемитскую подоплеку сталинской партийной чистки. Антисемитизм ставился им в вину Сталину как коммунисту. «Берия, утверждал Хрущев, завершил начатую еще Ежовым чистку (в смысле изничтожения) чекистских кадров еврейской национальности» [139] .

Сталинские репрессии ознаменовали трансформацию советской системы в старорежимную. Для этого требовалось первоначально устранить космополитическую прослойку в высших эшелонах советской власти. «Большой террор» являлся в данной постановке вопроса походом национальных сил против интернационалистского засилья. Сталинский цивилизационно ориентированный концепт построения социализма в одной стране противопоставлялся идеологеме «Мировой революции».

А.М. Иванов писал о двух контрударах, нанесенных Россией по примазавшимся к революции антирусским силам. Первый датировался им 1926–1927 гг., второй – 1936–1938 гг. «События на внутреннем фронте, – рассуждал он, – как бы предваряли сценарий грядущей войны: враг под Москвой – отброшен, враг под Сталинградом – снова отброшен» [140] .

Кто же оказал наибольшее персональное влияние на идейную эволюцию Сталина в направлении национал-большевизма? Р.А. Медведев отводил эту роль А.Н. Толстому. Вернувшись на Родину писатель якобы пытался раздуть царистские настроения у генсека. Автор «Петра Первого» внушал Сталину мысль о его статусном преемстве русским монархам. Другим источником влияния стали труды идеолога национал-большевизма Н.В. Устрялова.