Влажные Области (ЛП)

насквозь промокла. То, что я все еще это чувствую, очень плохой знак. Насколько

я поняла анестезиолога, между ног я ничего не должна чувствовать, перед тем

как начнется операция. Но если я еще так хорошо чувствую свои ноги, то и

задницу тоже.

Мы прибыли в предоперационную. Здесь тоже висят вокзальные часы. Так

и знала. У меня теперь память на часы. 18 минут. Я смотрю на минутную стрелку.

Робин объясняет мне, что операция начнется, как только уберутся в

операционной. Не отводя взгляд от минутной стрелки, я говорю ему: «Да я и не

обращаю особо внимания на порядок. По мне, так им вообще не надо там

убираться. Я с удовольствием посмотрю, что там произошло до этого».

Робин и анестезиолог смеются. Типично для Хелен. Даже в самых плохих

ситуациях она умудряется шутить. Просто чтобы никто не заметил, что я боюсь их

и их рук в моей заднице. Я, конечно, очень горжусь тем, как может растягиваться

кольцо моих тугих мышц во время секса, но несколько рук взрослых мужчин там –

даже для меня это много. Мне очень жаль. Но ничего хорошего я в этом не вижу.

К сожалению, теперь я уже знаю, что такое растянутый сфинктер. А на этот

раз они будут делать то же самое при местном наркозе.

Вот уроды. Я боюсь. Я хватаю Робина за руку. Она была как раз поблизости

и очень крепко держу ее. Кажется, он привык к такому. Его это нисколько не

удивляет.

Вероятно, все бабушки перед операцией делают так же. Большинство

людей очень нервничают перед операциями. Как и перед путешествиями. Это

тоже своего рода путешествие. Никогда не знаешь, вернешься ли ты.

Болезненное путешествие. Я так сильно сжимаю руку Робина, что на руке у

него остаются белые пятна, и своими длинными ногтями я впиваюсь ему в кожу,

чтобы хоть как-то отличаться от бабушек. Большая электрическая дверь в

операционную открывается, и медсестра с марлевой повязкой на лице говорит

невнятно: «Можно начинать».

Овца. В полной панике я смотрю на часы. Нет. Еще рано. Я еще всё

чувствую. Пожалуйста, не начинайте пока. Думаю я. Но ничего не говорю. Сама

виновата, Хелен. Ты хотела истекать кровью, и ты получила это. Меня тошнит. Но

я не говорю об этом. Если меня вырвет, они все увидят. Теперь уже все равно.

«Я боюсь, Робин».

«Я тоже, за тебя».

Все ясно. Он меня любит. Так и знала. Иногда это происходит так быстро. Я

обхватываю его руку второй рукой и крепко держу ее. Я пристально смотрю ему в

глаза и пытаюсь улыбнуться. Потом я отпускаю его руку.

Они завозят меня в операционную. Перекладывают на другую кровать.

Медсестры берут меня за ноги и кладут их в длинные ремни, которые

свешиваются с потолка. Фиксируют их на стопе и прямые ноги вытягивают вверх.

Что-то вроде системы подъёмных блоков. Ноги прямые, подняты вверх. Почти как

у гинеколога. Так, чтобы все без труда могли получить доступ к моей заднице.

Над защитной повязкой виднеются длинные ресницы. Профессор доктор Нотц.

Робин снова ушел. У него слишком слабые нервы для этого. Анестезиолог садится

у моей головы. Он объясняет мне, что им уже сейчас надо начать, так как я теряю

много крови. Он говорит, что я всего лишь думаю, что еще чувствую. На самом

деле, говорит он, я чувствую совсем немного из того, что там происходит. Между

моей головой и моей задницей они натянули светло-зеленую простынь. Явно для

того, чтобы моя задница не увидела мое лицо, искаженное ужасом.

Я очень тихо спрашиваю анестезиолога, что именно они делают.

Он объясняет мне, как будто мне шесть лет, что теперь им надо поработать

со швами, чего, как правило, они стараются избежать. Во время первой операции

они много вырезали мне и оставили рану открытой, чтобы она побыстрее зажила.

Для пациента так намного приятнее. А сейчас всем нам, прежде всего мне, не

повезло. Им нужно зашить все кровоточащие ранки. А потом у меня будет очень

неприятное ощущение от напряжения. Это долго будет меня беспокоить. А я

думала, что еще неприятнее просто некуда. Ах, Хелен, что же ты берешь на свои

хрупкие плечи ради благополучия своих родителей. Трогательно. Ха. В то время

как анестезиолог в деталях описывает мне мое болезненное будущее, я совсем

забыла о своей заднице. Это значит, что наркоз начал действовать. Я спрашиваю

анестезиолога, сколько времени. 25 минут. С этой минуты я больше ничего не

чувствую. Тютелька в тютельку, этот мужчина - настоящий профессионал своего

дела. Он довольно улыбается.

Внезапно я становлюсь абсолютно спокойной, как будто ничего не

произошло.

Мы можем перейти к легкой беседе. Я спрашиваю его о совершенно

незначимых вещах, которые приходят мне в голову. Обедает ли он тоже в буфете

внизу. Есть ли у него семья. Сад. Бывало ли такое, что наркоз для операции не

действовал на пациента. Правда ли, что на людей, которые принимают наркотики,

наркоз действует слабее. Тем временем в паузах, возникающих во время нашего

разговора, я представляю, как мои родители уже ждут меня вместе в моей пустой

палате, они с ума сходят от беспокойства. Разговаривают обо мне. О моей боли.

Прекрасно.

Они уже закончили зашивать. Я снова чувствую ноги. Я спрашиваю

анестезиолога, нормально ли это. Он объясняет мне, что именно в этом и