Вляп

Я снова подрёмывать начал. Разбудила тишина. Какая-то нехорошая. Открываю глаза: стоит посреди комнаты Юлька и тычет Фатиме в нос какой-то свёрточек. Аж шипом исходит.

— Это что?!

А Фатима бледнеет на глазах, губы дрожат, будто ей в нос вот ту самую гюрзу суют, и тоненьким таким голосом:

— Не знаю-ю-ю.

Мне интересно стало, Юльку за рукав подтянул. У неё в руках свёрток, в свёртке какие-то стебельки, игла железная ржавая, обрывок грязной тряпки. Хрень какая-то. Мусор.

А Юлькин голос аж звенит, вся надулась, будто петух перед кукареку. Даже нос перебитый дыбом встал.

— Кто?! Ты куда смотрела?!

Да чего они завелись? Из-за мусора подерутся?

— Беги к боярыне. Нет. Я сама. Ты здесь стой.

И — фр-р-р — уметнулась. Даже тёплый платок не накинула. Фатима ножик вытащила и — на изготовку. В дверях раскорячилась. Противотанковый надолб типа: «Не подходи вражье войско — покусаю насмерть».

Я как-то и сам волноваться начал. Я же в этом мире очень много чего не понимаю. Совсем я здесь бестолковый… Как дитё малое. Может, это не мусор, а чего-то значит? Опасное, нехорошее… Ой, а если это против Хотенея?!

Тут является Юлька и боярыня с Прокопием. Значит дело серьёзное. Чтоб боярыню нашу Степаниду свет Слудовну с места поднять… Видать, на Андреевской колокола зазвонили — Киев тонет.

Боярыня к свёртку не прикоснулась, даже наоборот — руки за спину убрала. Посмотрела внимательно, головой покрутила, принюхалась. Потом стала спрашивать. Как начальнику и положено — односложно и по сути. Чувствуется многолетняя хватка.

— Кто?

Юлька с Фатимой что-то лепечут. Боярыня их и не дослушала.

— Кто входил?

— Дык, истопник дровы таскал. Дык, он дальше печки не ходил. Дык, всё под присмотром нашим неотрывным, безоглядным…

— Кто ещё?

Тут у Юльки глаза округлились, и она едва выдохнула:

— Господин Хотеней Ратиборович со своим… с Корнеем.

Тут я и услышал… И понял. Понял, что вот такая киевская боярыня преклонных годов небольшой разбойный ватажок может запросто… выражениями разогнать.

* * *

Говорят, русская ненормативная лексика — от татар. Отнюдь-с. Татар ещё нет, а лексика уже есть. Причём значительно более богатая, чем в моей прошлой жизни. С привлечением персонажей из Ветхого Завета и сказочных животных.

Вы вообще представляете себе интимные отношения волшебной птицы Сирин с легендарным Змеем Горынычем о трёх головах посреди отары страдающих острой формой диареи овец праотца Иакова? Причём, после его известной драки на боженькином крыльце, где ему ногу попортили?

* * *

Пока я эту картинку… с хромающим по продукту овечьей жизнедеятельности праотцом… пытаюсь непротиворечиво построить у себя в голове и как-то… гармонизировать, боярыня перевела дыхание, подумала и продолжает:

— Наговор. На него? (Это про меня.)

— Дык…

— В печь (это про свёрток). Стой. Нельзя. В три платка и в выгребную яму. Палкой. Затолкать поглубже.

— А может попа позвать? Ну, покропить…

— Бегом (и мне, с очень убедительной интонацией в командирском голосе). Сдохнешь — шкуру спущу.

И удалилась. Монументально.

А я ничего не понимаю. В который раз в этом сумасшедшем мире. Который теперь мой единственный и родной. К которому я всей открытой душой своей. Который я пытаюсь понять и принять. В котором стараюсь раствориться и слиться. Всосаться и рассосаться.

Ну и как это сделать в условиях сплошных непоняток?

«Наговор»… Заговор, выговор, приговор… — знаю. Даже — оговор. А вот «наговор»…

Какая-то форма колдовства? — Сюда по реакции окружающих… что-то вроде проклятия. Кто-то меня проклял. Дурень какой-то. Или — дура. А придурок Корней материальную часть этого проклятия, свёрток с мусором, носитель, так сказать, и выразитель потусторонний сущности, принёс и сунул куда-то в избе. И будут мне от этого всякие гадости-неприятности. Затрясёт меня трясучка и залихоманит лихоманка.

Дурдом. Детский сад. Страшилки в песочнице. Дикость дикая и суеверия глупые. Хоть плачь, хоть смейся.

Во-первых, я в это не верю. Вообще. Следовательно, во-вторых, на меня эта хрень в принципе подействовать не может. Потому что вся эта трахомудрия действует только на искренне в неё верующего. Причём только после того, как ему о соответствующем ритуале убедительно доложили.

Как говаривала моя дочка: «все проблемы — между ушами». А уж эта — точно. Только там. Между дикими суеверными немытыми ушами.

Дамы мои после ритуального утопления мусора в дерьме усидеть спокойно не могут. Раз попа звать не велено — сами свечку от лампадки зажгли, пошли по всем углам.

— Ах! Огонёк мигает! Ах, фитиль затрещал! То — бесы мелкие, от огня, перед святой иконы зажжённого, жгутся да разбегаются!

Глаза у обеих круглые, друг за дружку держатся.

— Ой, чтой-то там в углу чёрное шевелится? Глянь, глянь! Ой, метнулся-то, да и в стену ушёл. Ой, дурно мне! Ой страшно! Серденько замирает, ножки не держат…

Я лежу себе, давлюсь от хохота. Ну, бабы мои, ну, профессионалки-мастерицы… Взрослые, вроде, женщины, а как дети малые: тень под лавкой от свечки увидят и визжат от страха, за сердце хватаются.