Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

В 1868 году граф Шефтсбери обратился к Дизраэли, который только что стал премьер-министром, с предложением возвести в пэрство сэра Мозеса Монтефиоре. Шефтсбери, упорный, неутомимый церковник, противился допуску евреев в парламент, считая это оскорблением христианству, но потом передумал. Дизраэли не мог не сочувствовать этой идее, но, как он написал Шефтсбери, «он меньше любого другого премьер-министра в состоянии удовлетворить эту просьбу». Через несколько месяцев он ушел с поста, и его сменил Гладстон. Новый премьер-министр, конечно, имел больше возможностей, и Шефтсбери сделал новую попытку:

«Дорогой Гладстон…

Еврейский вопрос ныне решен. Евреи получили право заседать в обеих палатах парламента. Сам я противился этому, но отнюдь не потому, что питаю неприязнь к потомкам Авраама, из числа коих и наш Благой Господь явился во плоти, а потому, что возражал против того, каким образом их хотели ввести в парламент.

Все это в прошлом, и давайте же не упустим возможности выказать уважение к древнему богоизбранному народу. Есть среди дома Израилева благородный человек – сэр Мозес Монтефиоре, отличившийся патриотизмом, милосердием и самопожертвованием, которому ее величество может оказать свою милость и почтить его званием пэра. Будет славный день для палаты лордов, когда этот великий иудейский старец войдет в число наследственных законодателей Англии».

Но у Гладстона на уме было другое имя. Монтефиоре действительно был популярной фигурой, но он все-таки принадлежал к тори. Зато Лайонел де Ротшильд был либералом, и в 1869 году Гладстон рекомендовал его в пэры. Королева пришла в ужас от этого предложения: «Сделать еврея пэром – на этот шаг она не согласится. Это будет очень плохо принято и чрезвычайно повредит правительству». Но Гладстон проявил упорство, как это часто приходилось ему делать, имея дело с королевой:

«Чрезвычайно желательно в нескольких тщательно отобранных случаях ввести в палату лордов великих представителей коммерции нашей страны. Но учитывая схожесть между коммерсантами высокого уровня, сделать выбор крайне сложно. Легко найти превосходных кандидатов, но все они недостаточно выделяются из общей массы.

Барон Л. де Ротшильд в силу своего положения во главе крупнейшего европейского дома Ротшильдов, даже более, чем в силу огромного состояния, а также благодаря выдающейся политической роли в качестве представителя Сити с 1847 года, занимает именно то исключительное положение, которое обезоруживает завистников и которое так трудно найти. Кроме того, в его пользу говорят приятный характер и популярность».

Затем он намекнул, что королева ступает на опасную конституционную почву: «Ввиду вышеперечисленного было бы невозможно найти ему какую-либо подходящую замену. А если его вероисповедание признать непреодолимой преградой, то, как мне представляется, это значило бы прерогативным правом возродить те ограничения в правах, которые раньше существовали в законодательном порядке, но которые корона и парламент сочли необходимым отменить. Мистер Гладстон полностью исчерпал приличествующие ему возможности беспокоить ваше величество и не помышляет навязывать вашему величеству того, чего не одобрит ваше величество по своем беспристрастном рассуждении».

Ответ пришел едва ли не с обратной почтой – холодный, лаконичный и бескомпромиссный:

«Королева благодарит мистера Гладстона за его письмо и обещание не навязывать ей тему пэрства для сэра [так в письме] Л. Ротшильда. Королева не в силах заставить себя пойти на это. Дело не только в неодолимой антипатии к тому, чтобы возвести в пэры лицо иудейского вероисповедания; но и в том, что это выше ее понимания, как человек, обязанный своим огромным состоянием контрактам по займам с иностранными правительствами и успешным спекуляциям на бирже, может по справедливости претендовать на звание британского пэра.

Как бы высоко ни стоял в общественном мнении сэр Л. Ротшильд лично, его деятельность представляется ей своего рода азартной игрой, ибо осуществляется с колоссальным размахом и далеко отстоит от законной коммерции, которую она уважает всем сердцем, где люди приобретают богатство и влиятельное положение благодаря терпению, предприимчивости и неподкупной честности».

В 1853 году Гладстон подумывал снова вернуться к этому вопросу и попросил Лайонела составить меморандум о действиях его отца во время Наполеоновских войн. Лайонел либо не решался входить в подробности истории отцовской жизни военного времени, либо вообще был равнодушен к этому вопросу. Так или иначе, он ничего не предпринял и умер в 1879 году, так и не став пэром. Через шесть лет Гладстон рекомендовал в пэры его старшего сына Натаниэля, члена либеральной партии от Эйлсбери, и его кандидатуру приняли без возражений.