Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Он внимательно читал доклады правительства, официальные отчеты и социальные исследования, а те вопросы, где такие документы отсутствовали, он сам нередко досконально прорабатывал. Он был одним из самых информированных людей по социальным условиям в стране, и эти знания причиняли ему боль, но за всем этим стояла уверенность в том, что при достаточном числе Фредериков Дэвидов Мокатт можно справиться с любыми болезнями общества. И в то же время он понимал, что таких людей недостаточно: «Богатство и комфорт часто притупляют сочувствие, и те, кто лично не соприкасаются с бедностью и страданием, не понимают, сколь они мучительны. Есть множество таких, кто обладает огромными состояниями, но добровольно едва ли внесет хоть малую лепту… и никогда не признает долга, обязывающего вступать в дружественные отношения с бедными».

Я выделил слово «долг» курсивом, ибо Мокаттой двигал скорее долг, чем эмоции. Он не был филантропом с горячим сердцем и в какой-то степени презирал тех, кто охотно доставал кошелек, стоило им услышать хоть слово о чьем-то легком невезении, но это не значит, что никогда не позволял своей великодушной натуре возобладать над принципами. «Надеюсь, с возрастом я стану милосерднее, – как-то написал он доктору Гастеру, – но мне следует меньше отдавать, так как я несколько лет давал больше своего дохода – плохая привычка и очень плохой пример, которому я намерен положить конец». (Тот факт, что он давал больше своего дохода, не означает, что он беднел – но викторианский средний класс приходил в ужас при одной мысли о том, чтобы притронуться к капиталу.)

Серьезность, с которой Мокатта подходил к своей работе, его высокое чувство цели внушало благоговение даже Клоду Монтефиоре, одному из неканонизированных святых из числа английских евреев. «По благородству характера, – писал Монтефиоре, – он был на целую голову и плечи выше всех членов своей общины. – И дальше: – Как далека была его благотворительность от простой подачки! Деньги, которые он тратил без меры, составляли лишь меньшую ее часть. Труд и ум, мудрость и самоотречение – вот что преобладало… Он делал добро, почти не зная покоя… Неисчислимо количество людей всех классов и вероисповеданий, которых он стремился сделать счастливее личными стараниями и добротой. Возможно, самой прекрасной его чертой была его готовность заниматься скучными вещами – то есть вещами, которые должны были казаться скучными ему и мешали заниматься тем, к чему он питал склонность».

Мокатта был лишен того добродушия, которое помогло бы ему находить истинное удовольствие от общения с людьми помимо своего класса. Он не был снисходительно высокомерен, но если его и встречали, по выражению автора одного из некрологов по случаю его смерти, «среди людей всех положений и нравов», то не потому, что его влекло к ним сильное чувство заботы, но для того, чтобы лично оценить, в какой мере они нуждаются в помощи.

Есть основания подозревать, что он был несколько тщеславен насчет своей репутации филантропа, возможно до такой степени, что не терпел соперников.

Когда в 1890 году вышла «Темнейшая Англия» – исследование о положении бедных, проведенное генералом Уильямом Бутом, она не вызвала у Мокатты энтузиазма, да и реформаторские идеи Бута не произвели на него хорошего впечатления. «Я отнюдь не обвиняю генерала Бута в каких-либо махинациях, – писал он, – но он, вне всяких сомнений, опьянен собственным успехом, и, как мне представляется, его главный мотив – желание обратить всю Англию, если не весь мир, в „корибантство“[62] или „спасенчество“».

Больше всего Мокатта ненавидел то, что называл «погоня за сенсацией». По его словам, это «один из величайших пороков современности, что приносит наибольший вред разумной и полезной благотворительности».

Видимо, довольно сильный привкус этой погони за сенсацией он почувствовал и в работе Бута, и в самой манере, в которой Бут стремился вызвать у публики сочувствие к отстаиваемому им делу. «Те люди, которых требуется увлекать и поражать, чтобы идея благотворительности поднялась и переполнила их душу, – писал Мокатта, – вовсе не те, кто может принести настоящую пользу делу филантропии». Бут принадлежал к течению шейкеров, и Мокатта опасался, скорей всего напрасно, что он «пленит толпу и лишит массы денег и разума все имеющиеся здравые системы и во многом будет способствовать подрыву работы Общества благотворительных организаций».

Мокатта был набожным, религиозным иудеем. Он никогда не работал в Шаббат и даже не ездил в экипаже, соблюдал кашрут во всей его строгости и редко пропускал субботнюю службу, если мог распоряжаться своим временем. Он был склонен к всевозможным метафизическим размышлениям, но не был ни теологом, ни философом. Иудаизм привлекал его своей древностью. Он укладывался в его картину непрерывности и порядка.