Влюбиться в эльфа и остаться в живых

Каждый ответ на его вопросы увлекал его все дальше в закоулки новых вопросов, не давая никакого понимания. По собственной воле он забрел в лабиринт, где любой поворот был обманчив, потому что не выводил его к желанному прямому коридору, но он не мог остановиться, возлагая надежды на то, что ждет его за очередным углом, и рискуя не найти путь обратно. Он решил перечеркнуть лабиринт, разрубить гордиев узел, не ломать голову над эфемерными определениями в кроссворде, а сложить вчетверо газету, где напечатан этот кроссворд, и найти ей реальное применение, прихлопнув реальную, скажем, муху.

– Раиса Леонидовна. Что вы искали в моей квартире?

– Что? – старушка рассеянно подняла брови.

– Рукопись лежала на видном месте. Что вы искали в моей квартире?

Ее глаза заблестели, в них появился план. Жене показалось, что Раиса хочет попросить его о чем-то. Но вместо этого она опустила голову и повернулась в профиль, шаркнув тапочком по половику. Холодная лампа дневного освещения на лестничной клетке встретила и посеребрила ее волосы.

– Что искала, того не нашла. Ни на что не гожусь. Попалась при исполнении. И вдобавок наболтала тебе, чего не нужно. С опальными запрещено иметь дело. Друг нашего врага – наш враг.

В последней фразе появились стальные нотки; Раиса как будто рассказывала зазубренный текст на экзамене. Она взялась за перила и заковыляла к лестнице, а вместе с ней – Женин единственный шанс в чем-либо разобраться. Он шагнул за ней через порог квартиры и повторил:

– Мне нужны доказательства! Как мне открыть третий глаз? В Тибет поехать? Как мне увидеть? Я должен знать, что я не сумасшедший!

Не отпуская перил, словно из страха поддаться на Женины уговоры, Раиса безнадежно махнула рукой, заметила, что до сих пор держит в ней рукопись, и протянула ее Жене.

– Я тебе больше ничего не скажу, – она поискала ногой свалившуюся тапочку и, дабы оправдать заминку с достоинством, все же добавила: – Мячики всегда падали вниз с ускорением. Но не всегда мы знали, с каким и почему.

После ухода нарушительницы границ его частной территории Жене вдруг стало одиноко. Вряд ли был в истории человечества случай, чтобы хозяин так сильно затосковал без вора. В бессильном отчаянии он обозревал перевернутую вверх дном гостиную, лежащее в руинах государство, где государь и подданный – одно и то же лицо, а больше никого. С чего начать приводить в порядок жизнь, обращенную в хаос? С утюга? Банки со шпротами, давшей течь? Собрания сочинений Ильфа и Петрова? Смешно. Не к тому, что Ильф и Петров смешно писали, а в смысле, глупо.

Женя аккуратно откинул носком ботинка пару книг, коробку с нитками, керамическую таксу, как археолог, щеточкой отделяющий налипшее от ценного артефакта, пока из развалин не показался залапанный до лоска темно-зеленый вельветовый переплет. Можно начать с семейного фотоальбома, волей случая вырвавшегося из заточения.

Он раздвинул ворох рисунков-иллюстраций, освобождая место на паркете, и уселся прямо на пол, а рукопись положил рядом, на тахту. Прежде чем раскрыть альбом, он бросил взгляд на потрепанный уже корешок манускрипта сказки, но не понял, что именно его озадачило, и откинул вельветовую обложку.

Пожелтевшие черно-белые образы бабушек и дедушек на хрупкой бумаге, какие-то дети на велосипедах и в шапочках, похожих на тюбетейки, спортивные девушки с веслами – все это казалось доисторической эпохой, про которую он знал понаслышке и которая могла с тем же успехом существовать в картинках к книгам Толкиена. Контрастное «чебэ» сменилось сочными красками цветного фото, похожего на живопись, со слишком пронзительной голубизны небом, слишком залитыми солнцем улицами; затем более тусклыми оттенками, где красный мало отличался от коричневого, и в целом все выглядело пастельно. Рукопись упорно притягивала его глаз как магнит. Приняв ее от Раисы, он сразу почувствовал изменение – она стала тяжелее, что ли… Каким-то глубинным мозговым центром он понимал, что разгадка очень проста, но сейчас не был способен даже на простые решения.

Детские, затем юношеские фотографии родителей, больше мамы, по линии отца нашлось не так много фотолюбителей. Женя замедлил темп и разглядывал каждую подробно, надеясь обнаружить на заднем плане намеки на иной мир, от которого его берегли всю его сознательную жизнь. Что-то очевидное, вроде вездесущего интернетного Чумазика, любопытно заглядывающего в кадр.

Альбом заканчивался. Еще один тупик? Остались позади пионерские галстуки, вышли из моды брюки-бананы, прически «взрыв на макаронной фабрике», красные флаги на соседнем здании сменились рекламой банка «Империал». На четвертой от конца странице родился на свет маленький Женя. Папа с бутылочкой, пополневшая мама, но дальше стройнеющая на глазах, Женя ходит косолапыми ножками в ползунках…

– Ну что же ты никак не заснешь?