Влюбленная принцесса

Пока бабушка и Себастьяно радовались как дети своей незамысловатой шутке в мой адрес, папа вдруг встал и вышел из-за стола, бросив, что ему надо сделать срочный звонок. Ну да, когда на ринг выходит бабушка, каждый спасается как может, но все-таки родной отец мог бы и вступиться за меня разок.

Не знаю, может, на меня так действовала эта пробоина в языке (я даже не могу вставить в нее гипоаллергенную сережку-колечко и сказать, что продырявила язык нарочно, всем назло), но, слушая, как Себастьяно с бабушкой сожалеют о том, что я никогда не буду носить платья и топы без бретелек – ну разве что случится чудо и мой семидесятый «А» превратится в семьдесят пятый «С», – я вдруг подумала, что с моим-то везением Себастьяно мог явиться в Нью-Йорк не для того, чтобы спроектировать мне платье к торжественному событию, а чтобы прикончить меня и самому усесться на трон Дженовии. Или, как сказал бы Себастьяно, «уссат…».

Не, ну правда. В «Спасателях Малибу» такое случается постоянно. Вы даже не представляете, сколько народу из королевских семей спас от смерти Митч.

Вот надену я платье, которое мне Себастьяно сочинит, а оно возьмет и задушит меня насмерть прямо во время выступления перед народом Дженовии, так же, как корсет в оригинальной версии «Белоснежки», которую написали братья Гримм. В диснеевском мультике этого, конечно, нет – уж очень жуткая сцена.

Ну хорошо, меня задушило платье, и вот я лежу в хрустальном гробу, вся такая бледная и величественная, и Майкл приходит вместе со всеми со мной попрощаться. Смотрит и только тут понимает, что всегда меня любил. И тогда он, понятное дело, сразу расстается с Джудит Гершнер.

А че такого? А почему, собственно, нет?

Ну ладно, ок, не расстанется, но представить-то все равно приятно. Уж точно приятнее, чем слушать, как бабушка и Себастьяно обсуждают меня, будто я не сижу прямо у них перед носом.

Я начала представлять, как Майкл тоскует по мне всю оставшуюся жизнь, но Себастьяно сбил меня с мысли, сказав:

– У нее тонн коссь.

Я не сразу сообразила, что речь обо мне, а когда поняла, восприняла как комплимент, что у меня тонкая кость. Но тут Себастьяно продолжил:

– С макияжё будет выглядессь как модэйй.

То есть без макияжа я, значит, никакая? (Ну вообще-то так оно и есть.)

Ясное дело, бабушка и не подумала возразить. Она кормила Роммеля кусочками телятины в винном соусе, а он, как обычно, трясся от холода у нее на коленках, поскольку у него от аллергии вылезла вся шерсть.

– Сомневаюсь, что ее отец разрешит тебе, – сказала бабушка Себастьяно. – Филипп безнадежно старомоден.

Чья бы корова мычала! Бабушка до сих пор верит, что кошки высасывают дыхание из своих спящих хозяев. Серьезно. Она все время уговаривает меня избавиться от Толстяка Луи.

Пока бабушка распространялась по поводу старомодности своего сына, я тоже вышла из-за стола и слиняла к папе на балкон. Он просматривал сообщения в телефоне. Назавтра ему предстояла игра в ракетбол с премьер-министром Франции, который приехал в Нью-Йорк на тот же саммит, что и японский император.

– Миа, – сказал он, – ты зачем здесь? Холод собачий. Возвращайся в комнату.

– Сейчас пойду, – ответила я и, встав рядом с папой, окинула взглядом город.

Из пентхауса отеля «Плаза» открывается изумительный вид на Манхэттен. Море светящихся окон, и за каждым по крайней мере один человек, а может, и больше, может, десятеро. Так захватывающе думать об этом! Всю жизнь живу на Манхэттене и все равно, сколько ни смотрю, не перестаю восхищаться.

И вот любуюсь я на светящиеся окна, и вдруг меня осеняет, что за одним из них сидит в своей комнате Джудит Гершнер. Клонирует еще кого-нибудь. Голубя, например. Я снова вспомнила, как Джудит и Майкл склонялись надо мной после того, как я прокусила язык. Итак, дано: девушка, которая умеет клонировать, и девушка, прокусившая себе язык. Прям даже и не знаю… Ну а вы бы кого выбрали?

Папа заметил, что я какая-то не такая.

– Я знаю, что Себастьяно кого угодно из себя выведет, – начал он, – но потерпи его пару недель. Хотя бы ради меня.

– Это не из-за Себастьяно, – грустно сказала я.

Папа что-то буркнул, но в комнату не пошел, хотя на улице было всего градуса четыре, а он совершенно лысый. У него уже кончики ушей покраснели, но он не сдвинулся с места. И даже куртки на нем не было, только вечный темно-серый костюм от «Армани».

Я восприняла это как желание продолжить разговор. Обычно я со своими проблемами к папе не хожу. Не потому, что мы не дружим, а потому, что он все-таки мужчина. Зато у него большой опыт в любви, так что, может, в этот раз он подскажет мне правильное решение.

– Пап, – сказала я, – что делать, если человек тебе нравится, но он об этом не догадывается?

– Ну если Кенни до сих пор не понял, что он тебе нравится, то, боюсь, уже никогда не поймет, – хмыкнул папа. – Ведь вы встречаетесь каждый выходной начиная с Хеллоуина.

Вот что значит иметь телохранителя, который работает на твоего отца, – оба в курсе всех твоих личных дел!

– Я говорю не про Кенни. Это другой человек. И он не знает, что нравится мне.