Влюбленные

Дмитрий Антонович хотел продолжить шутливый разговор, но уж слишком откровенно было ее заигрывание. И ему вдруг так захотелось, чтобы возле него сейчас оказалась Маргарита Алексеевна — милая, немножко грустная.

Сидеть бы рядом! И вот так же, как эти молодые люди, касаться друг друга.

— Рассчитайтесь со мной.

— Вы спешите?

Вопрос был задан капризным тоном: толстуха несомненно уже входила в роль генеральши.

— Да. Спешу, — Дмитрий Антонович вылил содержимое графинчика в фужер и выпил залпом.

— А как же шашлык?..

Только поднявшись, Дмитрий Антонович понял, что он опьянел. К выходу шел, держась подчеркнуто прямо, видя перед собой только широко распахнутую двустворчатую дверь, а по бокам, как в тумане, белые овалы столиков.

«Маргарита Алексеевна… Маргарита Алексеевна… — пьяно повторял он про себя, шагая по проезжей части улицы и держа шляпу в руке. — Почему я так быстро расстался с ней? Почему?»

Вспомнил с умилением, как торопливо она шла сегодня к нему, почти бежала, и махала перчаткой. Вспомнил ее кораблики. Совсем как девочка… Интересно, а как же ее звали тогда, когда ей было семь-восемь лет?.. Ритой? Ну да — Ритой. Он повторял теперь это имя, и ему уже не казалось странным, что он может ее так называть: «Рита… Рита…»

«А что, если пойти к ней, постучать в окно и сказать: Рита. И больше ничего. Ри-та… Но я не знаю, где она живет. Как же так?.. — остановился, покачиваясь. — А вот тот длинноногий мальчуган, наверно, все знает о своей стрекозе».

Войдя в свой подъезд, привычным движением извлек из почтового ящика газеты. Из них выпало два письма в одинаковых конвертах. Нагнулся и поднял.

От кого бы?

Близко поднес к глазам. Одно письмо было от Нины, второе — от сестры Веры.

Не раздеваясь, прошел в кабинет, зажег настольную лампу и грузно опустился в кресло.

Нина писала, что из нее никогда не получится хороший врач, что это она поняла окончательно. Строчки были нервно-обрывисты, невмещающиеся слова спиральками свешивались по краю письма.

«Это еще что?!»

Дмитрий Антонович с раздражением откинул письмо, не дочитав.

Сестра сообщала, что с Ниной творится что-то неладное, она мечется, надо ей как-то помочь разобраться в себе…

«Какая чепуха! В чем разбираться, в чем, когда институт почти окончен?.. Уж не вздумала ли она на Нине проверять свои педагогические эксперименты? Все это от Веры! Да, да! Это ее влияние на Нину!..

Просит приехать… Ну, хорошо! Я приеду! И все тотчас же встанет на свое место. Потому что все это чепуха и блажь!»

Дмитрий Антонович прошелся по квартире. С силой толкнул ногой кресло. Его стала вдруг угнетать тишина. Хоть бы чей-то голос! Сколько можно так жить?..

Хмель все еще не проходил.

Увидел пианино, которое давно уже было под чехлом. Сорвал пыльный чехол и, придвинув стул, ударил враз обеими руками по клавишам. Нелепая музыка заполнила квартиру. Дмитрий Антонович, подражая пианистам, высоко вздымал расслабленные кисти рук и с силой опускал их. Басы гудели, а клавиши справа дребезжали — тонкие, писклявые, точно жалующиеся на что-то, и он мощными ударами левой руки глушил их:

Бум! Бум!..

Какого черта жить сомнениями-треволнениями, когда все так ясно! Ясно для него — сильного, здорового человека! И все то, что вот так пищит и жалуется, надо покрывать могучими басами: бум! бум!..

ОДИН ТАЛИСМАН НА ДВОИХ

— Не могу привыкнуть, что на свете есть еще мужчины, которые называются твоим именем! — весело говорила Нина, держа Костю за руку. Они быстро шли от Пушкинской площади к залу Чайковского. Только что пробрызнул вечерний дождичек, и черный асфальт сверкал огнями витрин и реклам. — Услышу за спиной «Костя», оглянусь, а это вовсе не ты!

— А я иду сегодня по Арбату, вижу — девушка впереди! И на тебя похожа! Догнал — и мне даже толкнуть ее плечом захотелось!

— За что?

— А зачем она такое же, как ты, пальто носит?

И они смеялись, радуясь тому, что снова вместе.

Оба переживали ту счастливейшую пору, которая даже у людей, сохранивших цельность чувства до старости, уже не повторяется. Это — сознание, что выбор сделан, среди трех миллиардов мужчин и женщин они нашлись, отыскали друг друга. Хотелось быть вместе каждый миг свободного времени. Они сердились, если им мешали, и для них на земле существовали лишь два человека с именами Нина и Костя.

…В тот вьюжный декабрьский вечер, когда Нина пришла в общежитие, где жили Костя, Ладо и Денис, она своим внезапным появлением изумила их не менее, чем если бы вместо нее к ним вошла дочь Весны и Берендея. Снег пластами лежал на ее плечах, пуховым платком покрыл голову.

Дежурная, задержав ее у входа, крикнула зычно на весь коридор:

— Эй, вы, из двенадцатой! К вам!

Первым увидел Нину Ладо.

— Ниночка, Нино! — воскликнул он и бросился счищать с нее снег, повел в комнату. Ему помогал Денис, суетясь и в своем усердии роняя все на пол. Только Костя стоял неподвижно, и они некоторое время молча смотрели друг на друга, отмечая каждый про себя ту перемену, которая произошла с ними за это время, — то ли оба стали старше, то ли затаеннее в своих чувствах.

— А у нас праздник, Нино! Садись, будем угощать!