Влюбленные

— Ладно тебе. Чай, не дурак, вижу, какая она тебе сестра…

Бабы заулыбались, поосмелев, тоже начали подшучивать:

— Опохмелка, что ли? Болит головушка-то?

— Лихо, видать, поплясал. Каблуки-то как срезанные!

Парень добродушно отшучивался.

— А почему в селе не работаешь? — продолжал спрашивать Костя.

— Работал, — хмуро обронил он. — Надоело без денег-то.

В купе только что вернулся из ресторана мужчина в гимнастерке, Раскрасневшийся, с отвислым брюшком, он сел, скрестив тонкие, в щеголеватых сапожках ноги, высасывая из зубов остатки еды. Услышав конец разговора, тотчас же напустился на парня:

— А зачем тебе деньги, чудак человек? Хлеб и овощи дают в колхозе! Корова своя!

— А деньги-то есть, так и купить все можно! На производстве отработал часики — и гуляй, в ус не дуй. Дождь ли, засуха ли — тебе все едино. Заболеешь — по болезни платят, и пенсия гарантируется по старости, — отвечал, как заученное, парень.

— Видали! Видали, как чешет! — восхищенно обратился мужчина ко всем. — Практик какой, а! Тебе сколько лет-то? Ведь восемнадцать, не более. А ты уже и о пенсии заботишься! Ну и народ пошел — дока! Все параграфы знает! Твой дед землю пахал?

— Ну, пахал.

— А отец?

— И отец.

— Что же ты?.. Земля — это же кормилица! Наш базис! Ее любить надо!

— Любить, любить… — сердито заговорила длиннолицая, бурая от загара женщина, не выпуская из рук корзину. — Было время, колами проламывали друг дружке головы при дележе, аршин уступать не хотели! А теперь… одна любовь-то к ней, как у этих цыган! Ездят туда-сюда, туда-сюда! Все поезда забиты! А зачем?.. Ты вот где работаешь? Ну-ка, давай тебе зарплату поубавим, так усидишь на месте? Ты-то разве о пенсии не заботишься?

Заговорили и ее подружки — враз, заволновавшись. Вспомнили войну, пьяниц-председателей, как работали задарма.

— Да вы что на меня-то, бабоньки? — шутливо отмахивался мужчина. — Ну, было искривление, верно. Все это теперь осуждено.

— Без тебя знаем, — строго заметила длиннолицая. — А ты не бередь сердце. Потому и напустились, что ты больно уж видом-то да речами похож на тех, кто понужал народ: «Давай-давай!», а себе в сладком кусочке не отказывал!

— Никогда я не был таким! — возмутился мужчина.

— А ну-ка, где ты служишь?

— У меня две контузии!

— Про войну я тебя не пытаю. В войну-то и мы, бабы, контуженными были. От горя глохли, от слез слепли. Как узнала я, что муж да три сыночка… по избе не могла пройти, чтобы за заборку не держаться. Ты про позднее время скажи.

— И скажу! Лектором работаю.

— А председателем колхоза тебя, случайно, не ставили?

— Ну… был.

— И высоко ли то хозяйство поднял? Или только чуть-чуть приподнял да и грохнул?

Ее подружки засмеялись.

— С вами поднимешь! — лицо мужчины побагровело. — По базарам шляетесь! Спекуляцией промышляете, вместо того чтобы вкалывать! Что это у вас? — и он сильно ткнул кулаком одну из корзин. На его крик выглянули пассажиры из соседних купе, даже цыгане примолкли и сбились в проходе.

— Не шибко толкай, милый, — невозмутимо ответила длиннолицая. — Яйца тут. Разбить можешь.

— А! — обрадовался мужчина. — Что я говорил?

— Угадал, все как есть угадал, — продолжала спокойно женщина. — Продавать будем. Только они не перекупные. Своего хозяйства яйца.

— Это большой роли не играет!

— И едем мы не специально на базар, на совещание едем. Понял?.. Вот она, — женщина указала на подружку, что была помоложе, — с трибуны будет говорить. Доярки мы. И в том, что мы попутно яйца продадим, ничего зазорного нет. — Женщина быстрым, чуть нервным движением поправила платок. — Колхоз нас кормит. Сыты мы. Но надо и одеться, избу починить. Дети опять же. Вот когда колхоз своим доходом удовлетворит, мы, может, и от коров сами откажемся, и от приусадебного участка!

Поезд затормозил ход, мелькнули за окнами станционные постройки — закоптившееся депо, водокачка, дома железнодорожников. Парень-кудряш рассовал порожние бутылки по карманам, а бойкие доярки, подхватив корзинки, пересмеиваясь, поспешили к выходу.

— Спасибо, девонька! — кричали, спрыгнув с подножки, проводнице. — Доехали, как в мягком!

Увидели мужчину в окне.

— Приезжай, милый! Может, лекцию прочитаешь?

— О пенсиях!

— Про базис! — радостно захохотав, добавила молодайка.

Он глядел на них сузившимися глазами.

— Смелые, чертяки… Распустился народ. Всякое уважение теряет…

— К кому? — насмешливо спросил его Костя.

Мужчина дернулся, хотел что-то ответить, но промолчал и, оттеснив плечом пассажиров, двинулся по коридору.

На следующем полустанке в вагон снова сели колхозницы, и Костя сразу пустился с ними в разговоры.

Наблюдая за ним, слушая, с какой дотошностью он расспрашивает и об урожаях, и о председателях, Нина вдруг уловила в душе чувство, сходное с ревностью. Чем ближе они подъезжали к дому, тем все более менялся Костя и порой, казалось, совершенно забывал про нее.

«Ему хорошо… — подумала она. — Он весь устремлен к своей работе… А как-то сложится моя жизнь? Ну кто я?.. Посредственный врачишка, недоучившийся музыкант…»

— Костя… — начала она, еще не зная, как оформить появившуюся обиду словами, но ее перебил старичок с зонтом.