Влюбленные

Когда они уже садились в машину, Дмитрий Антонович спохватился:

— Ах! Забыл позвонить Андрею Олеговичу.

— Зачем?

— Как же, он давно спрашивает о ее приезде.

— Ты уверен, что они?..

— Еще сомневаешься?

— Ну, а как у Нины с тем парнем? — осторожно спросила Маргарита Алексеевна.

— С каким парнем?.. А-а! Да никак! Студенческая дружба. Они слишком разные. Я ей об этом прямо тогда сказал, и она, надеюсь, поняла. Как же быть?.. — Дмитрий Антонович поставил на землю ногу в новенькой туфле. — Вернуться и позвонить?

— Стоит ли?.. — в задумчивости обронила Маргарита Алексеевна. — Разве можно знать все наперед?

— Ладно, потом! — Дмитрий Антонович нажал на акселератор. — Вот увидишь, они так будут заняты друг другом, что на нас и внимания не станут обращать. Живите, божьи старички, как умеете. А старичкам только этого и надо! А?

— Да! — засмеялась Маргарита Алексеевна.

— А не махнуть ли нам на время отпуска на Волгу? До Астрахани и обратно! Помнишь — тебе хотелось.

— Хорошо бы! — с готовностью поддержала она и подумала: «Это будет наше свадебное путешествие».

Машина скатилась по булыжнику на асфальт и помчалась по широкому проспекту. Светлые, только что заселенные дома с балконами, тонконогие деревца с зелеными чубчиками, шеренгами выстроившиеся вдоль пути, — все было свежо, нарядно, только начинало жить, и потому так весело было смотреть по сторонам.

В цветочном киоске купили букет гладиолусов, нежных, влажных; немного помедлив, Дмитрий Антонович взял еще один — точно такой же, улыбнулся, и Маргарита Алексеевна просияла, как девушка.

Новенький зеленый «Москвич» снова влился в поток машин. До прихода поезда оставалось десять минут.

* * *

— Костя, ты не спишь? — шепотом спросила Нина, вытягивая голову из-под простыни. Она проснулась как-то вдруг, с настроением бодрым, светлым, увидела свесившуюся с верхней полки клетчатую фуражку Кости, и ей стало еще радостнее.

Костя склонил вниз голову, сонно улыбающийся, с густыми — торчком на макушке — выгоревшими волосами.

— Проснулся… — ответил хрипловатым баском и протянул Нине руку. Они долго пожимали друг другу пальцы, как бы проверяя — все ли они тут, и каждый думал в такт колесам: «Мы едем вместе! Едем вместе!..»

Слепящее солнце, пронизывая светом вагон, будто пересчитывало сосны, растущие вдоль насыпи. Нестерпимо было для глаз, как оно мелькало за медно-сизыми стволами. Нина глядела на Костю, прикусив нижнюю губу.

Костя мотнул головой: «Ты чего?»

— У тебя на щеке отпечаталась пуговица от моей кофточки.

— О-о? — Костя потер щеку. Вытянув из-за подушки кофточку, повесил ее на крючок, откуда она упала ночью.

— Это клеймо. Теперь никуда не денешься…

— Я не собираюсь.

Проводница стала разносить чай. В соседнем купе послышался шум вращающегося диска, скрежет тупой иглы и — «Одинокий я! Одинокий я!..».

Семья цыган, ехавшая с патефоном в соседнем купе, развлекала пассажиров от самой Москвы. Все они — человек десять — ехали всего лишь по трем билетам. Садились и через окна передавали билеты оставшимся на перроне. Эту хитрость раскусили поздно — поезду было дано отправление. В Петушках в вагон вошла дорожная милиция. Остроносая цыганка с впалой грудью, когда могучего склада милиционер потребовал у нее билет, швырнула в него грудным ребенком. Представитель власти, поймав кудрявого голыша, стоял в глупейшем положении, не зная, что делать, осыпаемый руганью, и, после того как мать соизволила взять свое дитё обратно, поспешно ретировался из вагона.

— И до чего же бродяжная у них кровь! — восхищенно сказал мужчина в синей гимнастерке. — Указы-приказы, ничего не заземляет! На Ту-104 скоро будут кочевать. Вон молодой-то… в армии служил. А опять в табор вернулся.

— Но к цивилизации, как-никак, приобщился, — заметила женщина с массивными золотыми сережками в ушах, занимавшая нижнюю полку с сыном — розовым ангелочком. — Что песни и пляски под гитару? Устарело! Представляете — ночь, шатер, кони пасутся, а возле костра патефон с набором пластинок Утесова, Шульженко и Раджа Капура! Тоже своего рода модерн! — и она заколыхалась от смеха. — Что ни говорите, а мне лично будет даже чего-то недоставать, если это бродяжное племя переродится!

— Вам лично? — с усмешкой переспросил Костя, спрыгнув с полки и доставая пасту и мыло.

По вагону, цепляясь за бахромчатый подол матери, собиравшей с пассажиров утреннюю дань, бегала цыганочка лет шести-семи, шустрый зверек с черными глазками и ровными белыми зубами. Пела, пританцовывала. Если мать давала ей что-нибудь вкусное, она обнимала ее, обхватив за шею. Но стоило матери шлепнуть ее за шалость, как этот бесенок плевал ей в лицо и с хохотом убегал.

— Сколько тебе лет? — спросила Нина, поймав девочку за тонкую грязную ручонку.

Та в ответ только смеялась, извиваясь и выкручиваясь ящеркой.

— В школу пойдешь учиться?

На лице все та же живость зверька, не понимающего слов.

— Хочешь коврижку? Вот, садись к столику.