Влюбленные лжецы

«Ну а ты, Билл, сам-то пойдешь учиться?» — не раз спрашивал он, и обычно этот вопрос приводил меня в замешательство.

Из армии я вернулся с пухлой брошюрой, в которой излагались права и привилегии демобилизованных военнослужащих, но почему-то так и не воспользовался ими. Отчего так случилось, я, наверное, так никогда и не пойму до конца. Отчасти виной тому был страх: в школе я учился неважно, в армии мой коэффициент умственного развития оценивался в сто девять баллов, и мне вовсе не хотелось потерпеть еще одну неудачу. Отчасти такое отношение к учебе объяснялось и моей самонадеянностью: я собирался как можно скорее стать настоящим писателем, а потому четыре года, проведенные в колледже, казались мне напрасной тратой времени, лишь мешающей осуществлению моих планов. Была и еще одна причина, которую, чтобы добиться сочувствия, пришлось бы объяснять слишком долго. Однако растолковать ее все-таки гораздо проще, чем всю эту дребедень про страх и самонадеянность. Эта причина и стала тем ответом, который я чаще всего давал, когда меня спрашивали, почему я не пошел в колледж. «Видите ли, — обычно говорил я, — мне нужно заботиться о матери».

— Да, не повезло, — посочувствовал мне Розенталь в ответ на мое пояснение, — жаль, что упускаешь возможность получить образование.

Похоже, на какое-то время он задумался над моими словами, при этом водя из стороны в сторону самой тонкой из своих кисточек, — на его половине нашего закутка от нее вкусно пахло банановым маслом. Затем он произнес:

— Интересно, если закон о льготах военнослужащим предоставляет право на денежные выплаты находящимся на иждивении женам и детям, то как могло получиться, что их нельзя было предоставить находящейся на иждивении матери?

С такой стороны я на это дело еще никогда не смотрел, и, что еще хуже, мне даже в голову никогда не приходило подобное. Мой ответ прозвучал неубедительно и уклончиво, но это уже не имело большого значения, потому что Дэн успел найти еще одно скользкое место в моей достаточно темной биографии.

— А ты женат? — спросил он.

— Угу.

— Тогда кто ухаживает за твоей матерью? Ты что, делаешь это сам?

— Нет, она… Знаешь, теперь она опять встала на ноги, просто чудо какое-то, — солгал я в надежде, что Дэн не станет допытываться дальше.

И он действительно не стал. Это не принято у сотрудников, но, нервно перелистывая журнал «Системы», я вдруг понял, что теперь, болтая с Дэном Розенталем, мне придется следить за своими словами.

Моя мать, сколько я себя помнил, жила исключительно на одни алименты и в 1942 году, когда умер отец, осталась буквально без гроша. Сперва она стала браться за всякую тяжелую и унизительную работу: трудилась в цеху, где шлифовали линзы, вкалывала в мелких, расположенных где-нибудь на чердаке мастерских по производству манекенов, — но такие занятия, увы, совершенно не подходили запутавшейся, быстро стареющей, а зачастую и истеричной женщине, которая всегда считала себя скульптором — почти с тем же упорством, с каким я вбил себе в голову, что являюсь писателем. Пока я служил в армии, ее статус «находящегося на иждивении лица первого класса» позволил ей подкопить сколько-то деньжат, но едва ли много. Некоторое время она жила с моей старшей сестрой в одном из пригородов на Лонг-Айленде, но слишком уж разными оказались люди, волей судьбы сведенные вместе в их и без того не слишком счастливом доме: они до такой степени не сошлись характерами, что вскоре мать вернулась в Нью-Йорк, то есть ко мне. По этому поводу сестра написала мне письмо, будто дело настолько деликатное, что его никак нельзя было обсудить по телефону! В письме она объясняла, что «взгляды ее мужа на то, чтоб ее родня жила в его доме» хоть и являются «здравыми в теории», но «ужасно трудно применимы на практике». В конце она добавила, что надеется на мое понимание.

Так все и началось. Мы с матерью жили на крохи, которые я получал, работая сначала стажером в журнале, посвященном коммерции, а затем в «Юнайтед пресс», где занимался литературной правкой газетных статей. Мы делили на двоих квартирку, которую она подыскала на Гудзон-стрит. Возможно, мне там даже понравилось бы, если б не смутное, зудящее чувство, что предприимчивому молодому человеку так жить неправильно. С матерью мы ладили на удивление хорошо, хотя, правда, насколько я помню, мы с ней и прежде никогда не ссорились.