Влюбленный Байрон

От каждой женщины он получал нечто, что питало его противоречивые, двойственные чувства. От Мэри Чаворт он вынес горечь унижения, подслушав, как она назвала его «этот хромой мальчик»; с Каролиной он ощутил безумие обладания; с Августой познал любовь, а позднее — жертвенный отказ от любви; от Аннабеллы Милбэнк с ее все возраставшим стремлением к праведности — женскую неспособность прощать. Даже когда его кровь «пылала» от любви к Терезе, он мог несколько пренебрежительно говорить о ней в письме к Августе. Несмотря на ее явно выказанное обожание, он догадывался, что в его отсутствие она быстро направит свои чувства на другого, как это и произошло в действительности. Тереза «слегка кокетничала» с другими англичанами, включая Генри Фокса, сына лорда Холланда, а позднее графа Малмсбери. Когда у нее был роман с французским поэтом Ламартином, она помогала ему написать продолжение «Чайльд-Гарольда», которое он назвал «Le Dernier Chant du pèlerinage d’Harold»[83]. В возрасте сорока семи лет она вышла замуж за сорокадевятилетнего маркиза де Буаси и жила весьма богато. Согласно ее пасынку Игнацио Гвиччиоли, на лице Терезы было столько макияжа, что это мешало ей улыбаться, когда она разъезжала по Парижу в зеленом экипаже, обитом белым атласом, — копией кареты леди Блессингтон. Вознося себя и Байрона до высот Петрарки и Лауры или Данте и Беатриче, она по временам общалась с ним на «сеансах», что и дало ей возможность написать собственную версию их совместной жизни. В «Vie de Lord Byron», опубликованной в 1868 году, лицемерная Тереза, как рассказывает Айрис Ориго в «Последней любви», рисует свои взаимоотношения с Байроном как «романтические и идеализированные». Окруженная многочисленными реликвиями, письмами, засушенными цветами и портретом Байрона в полный рост, она до конца жизни твердила, что их любовь была чистой и ничем не запятнанной.

Однако в 1823 году леди Блессингтон, никогда не бывавшая любовницей Байрона и не желавшая ею стать, стала единственным человеком, заметившим его опаленный дух и сердце, которое растрачивалось в тщетных усилиях развернуться в полной мере. Именно ей он впервые признался, что собирается поехать в Грецию как эмиссар Греческого комитета в Лондоне и мечтает там умереть.

ГЛАВА XXIV

Во времена благородной юности Байрон мечтал стать освободителем Греции, и этот пыл вновь разгорелся в 1821 году, когда вспыхнула война греков за свободу. Восстание, начавшееся двумя годами раньше, было приостановлено из-за провала. Однако греки продолжали бороться за независимость от Оттоманской империи, их несчастья занимали воображение интеллектуалов и либералов во всей Европе. Офицеры рассеянных наполеоновских армий, идеалисты и мистики приехали в Грецию, чтобы присоединиться к различным племенным вождям в их непрекращающемся мятеже. Повстанцы заняли часть Западной Греции, а турки все еще удерживали восток страны. Возрастающий интерес Байрона к положению Греции, его тревога были изложены в письме Хобхаузу, а тот, в свою очередь, сообщил об этом в Греческий комитет в Лондоне, так как тем очень хотелось видеть Байрона своим эмиссаром и союзником.

Корреспондента Эдварда Блакьера, который агитировал за поддержку греков в Европе, попросили посетить Байрона в Генуе, и там Блакьер описал поэту положение вещей в отчаявшейся осажденной Греции, немногими прошлыми победами обязанной зарубежной помощи — оружием, морскими судами, иностранными офицерами.

«Я в вашем распоряжении», — сразу же написал Байрон в Греческий комитет, сообщив, что он не только готов предоставить свое имя, свои деньги, но и лично отправится в Левант. Для него это казалось спасением. Это означало бегство от ежедневных проблем и скуки и превращение поэта в солдата. Блакьер ответил письмом, сказав, что присутствие Байрона будет «талисманом на поле славы». Пьянящие слова возродили в Байроне пыл революционной юности, — правда, он предвидел «возражения своих домашних».

А вот чего ни Байрон, ни Греческий комитет предвидеть не могли, так это задержек и противоречивого поведения греческих вождей, слабых, нерешительных, безжалостных. Это были соперничающие группировки и армии неопытных юнцов, которых интересовали только клинки, обмундирование и регулярное питание. «Перекупщиками» называл Байрон этих вождей, у которых сложились своеобразные отношения с правдой — «нет» легко и мгновенно превращалось в «да», и наоборот.

Четыре греческих лидера, якобы объединившихся, имели каждый свои планы. Это были Колокотронис в Морее; Ботсарис, сулиот; бандит Одиссеус, примас Афин; и принц Александер Маврокордатос, который ранее давал уроки греческого Мэри Шелли, а теперь забрасывал Байрона елейными льстивыми письмами.