Влюбленный пленник

Вот она, моя единственная и очень важная миссия: я был поводом собраться вечером фидаинам, усталым, но веселым. Кажется, первая встреча, была организована Ферраджем, которому я пожаловался, что седые волосы колют мне шею.

– Раз уж фидаин умеет делать все, садись сюда на камень, я превращу тебя в хиппи.

Он сказал это одной изящной фразой, в которой два французских слова: «садись» и «камень» перемежались словами на английском и на литературном арабском.

И мы сразу оказались с ним центром притяжения группы из десятка фидаинов. Они курили свои всегдашние сигареты светлого табака и не отрывали взгляда от пальцев Феррадж в колечках ножниц, которые порхали вокруг моей головы. Работа явно производила на них впечатление. Я спросил у Феррайя, составив фразу в той же манере:

– А почему ты сказал, что превратишь меня в хиппи?

– Да потому что раз в месяц волосы падают тебе на плечи.

Все засмеялись. В самом деле, мои плечи и даже колени были усыпаны седыми прядями. Первые звезды, поначалу робкие, целыми охапками вспыхивали на сиреневатом небе, и все вокруг было таким красивым, что не находилось слов, чтобы описать это. А Иордания это ведь Ближний Восток! Пряди моих волос падали на ботинки.

Если вернуться к отношениям Хамзы и Его Матери: они являли собой некую неразрывность двух существ? он и она подчинялись общему закону всех палестинцев или же любимый сын и мать-вдова являются одним целым? Теперь, выносив в себе и вскормив эту пару, я не могу прогнать мысль об инцесте.

Искалеченные, погибшие палестинцы и фидаины были не самой главной причиной моей ненависти к Хусейну, черкесам и бедуинам. Мне было достаточно почерневших от пыток ног Хамзы, ран на его ногах, которых я никогда не видел, при этом я понимал, что эти ноги принадлежат не мне, а палестинской общине.

Всегда наступает момент, когда понимаешь: пора, но пока еще не пришло время спрашивать себя о существовании в этом мире палестинского сопротивления и его отклика в моей душе, об этих революциях, коих все мы являемся зрителями, утонувшими по уши в бархатном кресле театральной ложи. И как наблюдать, кроме как из ложи, за этими революциями, если они, прежде всего – войны за освобождение? От кого мы будем освобождаться?

Махджуб всё рассказал мне о восьмилетней девочке, в которую он был влюблен? Кажется, он говорил мне о муслине, о материи и цвете платьев, из-под которых выглядывали только пальцы ног. Что стало с ней? Он вспоминал о ребенке. Она умерла? Он жил с мертвой, пряча труп? Следовать за Махджубом, возможно, означало следовать за похоронной процессией. Маленькая возлюбленная была холодна, но это все-таки была женщина? Он говорил мне об этом метафорически?

Если сейчас Тель-Заатар, «холм тимьяна», похож на луг, на котором могли бы пастись нормандские молочные коровы, когда-то это был самый многонаселенный палестинский лагерь в Бейруте. Там жил Али с другими членами ФАТХа. Он никогда не летал на самолете. Когда случались авиакатастрофы, он пел, смеялся и танцевал.

Вот территория, и ее экспроприация-депривация вызывает страх. Вся Палестина и каждый палестинец чувствовали, как «бездна разверзлась под ногами». Надо было вновь обретать нацию и здоровье.

– Ты отправляешься через час?

– Да.

– На самолете?

– Да.

– А если твой самолет упадет?

В газетах часто писали о самолетах, разбившихся о горы, упавших в море, исчезнувших на Северном полюсе, когда раненые пассажиры ели мертвецов. Али было двадцать лет и он говорил по-французски.

– Не будем сейчас об этом. Если авария неизбежна…

– Но нам нужны твои кости.

Никто не знал заранее, где будет хоронить своих мертвых, потому что в Палестине кладбищ не хватало так же, как и пахотных земель.

– Как тебя зовут?

– Али.

– Нет. Имя, которое дал тебе дед?

Сегодня один из командиров ФАТХа сказал мне:

– Али похоронен с другими убитыми в Тель-Заатаре. Отдельных могил мало. Там мы хоронили целыми казармами. Солдат не имеет права одному занимать целую могилу, даже если она вырыта совсем неглубоко. Мы утаптывали мертвых, чтобы их поместилось четверо, и все головой к Мекке. Но почему ты меня об этом спрашиваешь? Траур по одному? Зачем говорить о нем в твоей книге? Ты часто виделся с ним?

– Три раза.

– И только. Ты не можешь носить траур по одному-единственному фидаину. Я принесу тебе книгу записей, там тысячи имен, тебе придется заказать несколько километров крепа.

Палестина это уже была не территория, а возраст, потому что юность и Палестина – синонимы.

Али в 1970:

– Почему ты соглашаешься со мной разговаривать? Обычно пожилые – ты уж меня прости – разговаривают только друг с другом. А нам отдают приказы. Они знают такие вещи, которые молодые начинают понимать, только когда у них разыграется ревматизм. Раньше, когда старики становились мудрыми, они надевали чалму, ее нужно было заслужить. Посмотри хорошенько вокруг.

– Командиры не расспрашивают тебя?

– Никогда. Они все знают. Всегда.