Влюбленный призрак(Фантастика Серебряного века. Том V)

— Лет восемнадцати. Только что приехала из Франции… Из Нанси… По рекомендации начальницы пансиона.

— Одинокая?

— Нет, говорят, мать у нее, старушка. Помогала ей. На родину посылала русские деньги.

— Ты был с ней знаком?

Он слегка обернулся, опершись на локоть, точно нехорошо расслышал вопрос, и затем холодно ответил:

— Нет.

И снова отвернулся, после продолжительного молчания бормоча:

— А я думал, ты давеча спрашивал, видел ли я ее мертвую.

Он снова умолк и затем как бы про себя снова заговорил:

— Да, я видел ее мертвую. Два раза видел. В первый раз вот здесь… вот… — привстал он на колени и, бледнея, указал пальцем на море. — В десяти шагах от берега. Вода была так прозрачна, что тело виднелось ясно отсюда. Какой-то тупорылый немец, не выпуская изо рта трубки, в чем был, шагнул в воду, схватил утопленницу за волосы и выволок ее на берег.

Ладыгин закрыл глаза руками и продолжал:

— Я как теперь вижу это чудное тело, с золотыми волосами, качающееся на воде. Стоит только мне закрыть глаза, и оно предо мною.

Он поспешно опустил руки и провел ими по лицу и волосам, словно стараясь отогнать этот ужасный образ.

— Лица ее я не видел тогда… Она качалась вниз лицом, слегка подогнув колени, со сцепленными на груди руками. Вот так… — показал он мне ее позу, простираясь на песке. — Собрался народ. Никто не пролил над ней ни одной слезы. Утопленницы здесь не редкость, и она была всем чужая… Притом — иностранка… Я поспешил уйти и целый день бродил Бог знает где… А вечером… ночью…

— Пришел сюда?

— Ты почему знаешь? — подозрительно спросил он меня.

Я смутился… Я сам не мог ответить на этот вопрос и отделался натянутой фразой:

— Такова психология. В такой смерти есть что-то притягательное. Может быть, это объясняется очень просто, животным эгоизмом… Ты, мол, вот утонула, а я здесь жив…

— Нет. Это не то.

— Так что же?

— Не знаю, — нерешительно ответил он. — Я пришел сюда, потому что это было мое… любимое место… — заикнулся Ладыгин. — Место дикое и унылое. Со всех сторон скалы… Тут обрыв, а впереди — море. Я думал, что ее уж убрали, и вдруг… наткнулся здесь на ее труп, только обвернутый в простыню… Как раз на том месте, у камня, где лежишь ты.

Я испуганно вскочил, но Ладыгин как будто не заметил этого.

— Она валялась здесь, как щепка… как камень… Ее даже не караулил никто.

— Но почему же ее оставили на берегу?

— В ожидании следствия нельзя было трогать тела, а власти должны были приехать только утром.

— Ну… и ты, конечно, убежал отсюда сломя голову.

— Нет, — чуть слышно ответил Ладыгин. — Как раз наоборот. Правда, сначала я отскочил, как от удара. Потом меня неудержимо потянуло к ней, и я пополз… пополз… вот так… — с безумным лицом, полным неподвижного ужаса, шептал он, ползя к камню, около которого прилег я. — Стянул с лица простыню… Вот так, — вонзаясь глазами в песок, продолжал как бы бредить он, точно видя на нем утопленницу. — Отвел левой рукой простыню, а правую в то же время держал наготове… вот здесь… возле горла… Мне все казалось, что она вскочит на ноги… Я отвел простыню и заглянул в это неподвижное, посиневшее лицо, в эти неподвижные, стеклянные глаза, в этот ощерившийся большой рот, на губах которого все еще виднелась пена, — дрожащими, помертвелыми губами бормотал он, вытянув шею, поддерживая тело локтем левой руки, пальцы которой судорожно перебирали что-то на песке.

«Довольно!» — хотел в ужасе крикнуть я, но язык мой как будто прилип к гортани, и я не в состоянии был свести своих глаз с искаженного безумным выражением лица Ладыгина.

Настало невыразимо мучительное молчание. Только волны вздыхали и напоминали о чем-то тяжелом и страшном даже для них.

Вдруг я услышал потрясающий крик. Голос сдавленный, непохожий на мягкий и задушевный голос. Я бросился к Ладыгину. Он опрокинулся навзничь и лежал неподвижно, закрыв руками лицо. Но лишь только я очутился около него, он собрал все усилия и поднялся, пытаясь улыбнуться, но вместо улыбки на лице его была жалкая и умоляющая гримаса.

— Прости… Я тебя напугал. Я поступил как… дурак… Я хотел тебе передать картину и чересчур увлекся. Из меня вышел бы недурной трагический актер, — бормотал он сухими и запекшимися губами, тщетно стараясь освежить их таким же сухим языком.

— Вот что, друг мой! — стараясь быть как можно более спокойным и строгим, внушительно заговорил я, пытаясь в то же время поднять за руку Ладыгина. — В этой ночной жуткости, страхах и самопугании есть, пожалуй, много заманчивого для любителей сильных ощущений, но тебе, да и мне тоже, это надо бросить. Довольно. Пойдем отсюда, и я тебе искренне советую немедленно выбраться из этой трущобы, от этих страхов куда-нибудь подальше, отбросив все свои уродливые, раздутые, гиперболические представления о чувственности. Тебе надо лечиться, но не от излишней чувственности, а от излишней чувствительности. Так- то…

Я взял Ладыгина за руку и потащил прочь от страшного места.

— Куда?

— Домой… Баиньки. Я думаю, уж полночь… Утро вечера мудренее. Завтра от этих страхов и следа не останется.