Влюбленный призрак(Фантастика Серебряного века. Том V)

— А ты знаешь, что у меня и ночью, хотя бы окна были закрыты наглухо, шум моря слышен. Так под этот шум и засыпаю.

— Ну, вот и отлично. Море убаюкает нас обоих.

— Мне сначала странные сны снились под этот шум. Битвы, пальба…

— Немудрено. Во сне ведь все звуки воспринимаются преувеличенно. Но пойдем. Пойдем.

— Пойдем, — покорно согласился он. — Только не сюда, а обратно. По песку тебе тяжело будет, а там мы поднимемся немного и будем на открытой дороге.

— Ладно! — согласился я и, слегка поддерживая Ладыгина, который нетвердо стоял на ногах, пошел по указанному направлению.

— А один раз мне снился пресмешной сон, — улыбнулся он, оборачиваясь ко мне. — Мне приснилось, что море стонет во мне.

— Съел что-нибудь скверное, у тебя в желудке и бушевало.

— Может быть… Кстати, я сейчас угощу тебя отличным вином местного производства. Настоящее виноградное… Без всякой подделки. Можно поручиться. И не в младенческом возрасте. Это единственная роскошь, которую я себе позволяю.

— И в большом количестве ты позволяешь себе эту роскошь?

— Нет, не особенно. В Петербурге я больше пил… А знаешь ли, — внезапно переменил он тон и тему разговора. — Я ведь склонен думать, что девушка-то утопилась.

— Ах, оставь ты об этом! — воскликнул я, снова начиная раздражаться. — Брось на ночь этакое рассказывать, а то приснится, что ты и ее… проглотил.

— Чего доброго… Нет, не шутя. Мне рыбаки тут передавали, что дело не обошлось без романа.

— Какой же тут может быть роман, когда на двадцать верст в окружности, кроме тебя, нельзя и сыскать человека, годного в герои романа? Немец, я полагаю, для поцелуя-то даже трубки изо рта не выпустит.

— Мне указывали тут одного молодца. Подлец, должно быть, первостатейный… Из нашей породы. Кажется, скульптор какой-то.

— Зачем сюда попал скульптор?

— Говорили, что глину для лепки хорошую нашел. Вроде терракоты. У него в городе мастерская большая. Как его фамилия?.. Вот, забыл… Странно, я начинаю забывать имена и фамилии и даже, представь себе, сегодня едва вспомнил твое имя. Честное слово… Ах, да… Так о чем же я говорил?

— О скульпторе.

— О каком скульпторе? Ах, да… О Сабателли… Вот, наконец-то, вспомнил фамилию. Он приехал в прошлом году осенью и познакомился с той барышней… Опять забыл имя.

— M-lle Julie.

— Да, да.

— Может быть, он для нее и приезжал.

— Кто? Скотти-то?

— Какой Скотти?

— Да скульптор.

— Но ведь ты сказал, что его фамилия Сабателли.

Ладыгин остановился, несколько смущенный. Потом решительно заявил:

— Нет, это я, значит, ошибся… Скотти, именно Скотти, а не… как ты сказал?

— Сабателли.

— Нет, нет, не Сабателли. Ну, да это все равно. Дело не в фамилии. Важно, что он обольстил девушку.

— Ты об этом говоришь так, точно безусловно уверен в своей догадке.

— Почти… Вероятно, обещал жениться… Словом, поступил как негодяй.

— Так не топиться же от этого!

— Тут, говорят, было еще и другое. Хотя для девушки, почти ребенка, беззащитной и опозоренной, и этого достаточно… Не спорь.

— Да мне-то что за дело! Ну, а что же другое?

— А другое? Говорят, у нее ребенок был от него.

— Вероятно, сплетни.

— Нет, не сплетни. Дня за два перед тем море выбросило невдалеке отсюда трупик младенчика… Стой! — внезапно остановил меня он, дрожа и указывая глазами на какое-то подобие тела, распростертого на нашем пути.

Я тоже вздрогнул от неожиданности, но тотчас же, поборов малодушный страх, подошел и, толкнув ногой мнимое тело, которое оказалось не чем иным, как камнем, не мог не выругаться:

— Черт знает что такое! Это, наконец, ни на что не похоже. Точно мальчишка, создает себе страхи и меня дураком делает. Идем скорее от этих нелепых, мрачных скал и бессмысленного моря.

— Идем, — согласился Ладыгин и продолжал все тем же тоном, от которого у меня во всех членах поднималась мучительная тоска, горло сдавливало как будто мягкими, холодными пальцами и на глаза выступали странные слезы безотчетного испуга и сверхъестественных ощущений:

— Одна вспышка подлой чувственности, и сразу две жертвы. А может быть, и три… Кто знает, может быть, его мучения еще ужаснее смерти! Может быть, он каждую ночь приходит на то место, где она утонула, и видит, как наяву, перед собой ее качающийся на воде, белый и нежный труп или прикрытые простыней, стеклянные глаза, ощеренные зубы и пену на губах…

— Ну, вряд ли. Скорее всего уж другую жертву ищет, чтобы забыться.

— Может быть, и это. Я забыл еще эту несчастную старушку-мать, которой ее Julie служила поддержкой и единственным утешением. Как бы то ни было, — жертв далеко не одна… Ну, разве же не проклятие эта подлая чувственность, как Молох пожирающая сотни, тысячи, миллионы жертв? Сколько таких матерей, обесславленных, утопили себя в воде, удавили веревками, отравили ядом, застрелились! Сколько этих несчастных младенчиков брошено в помойные ямы, задушено из страха позора, зарыто живыми в землю, отдано в воспитательные приюты, загублено руками Скублинских. Если бы они восстали из праха, из земли, на ней не хватило бы места не только всем живущим, но и одним им… А могилы их достигли бы до самого неба и ушли бы в самую преисподнюю.