Влюбленный странник

Джейн, надо отдать ей должное, казалось, подходила этому дому лучше других. И все же ее присутствие словно делало дом меньше, и он казался слишком маленьким. Впрочем, он и был маленьким — Рэндал вынужден был это признать — по сравнению с их собственным сельским домом в Дербишире — в огромном поместье, купленном лордом Рокампстедом вскоре после того, как его отец получил титул. Величественный дом да и все поместье содержались с таким грандиозным великолепием, с которым могло сравниться (но не превзойти его) разве что состояние дома и окрестностей во времена его первого владельца, для которого он и был построен знаменитым Робертом Адамом.

И все же Джейн полюбила Квинз-Хоу и не уставала вновь и вновь напоминать об этом Рэндалу.

«Это, в некотором роде, настоящая драгоценность», — говорила она, но, хотя Рэндалу очень хотелось чувствовать себя польщенным ее комплиментами, он почему-то чувствовал обиду на это «в некотором роде». Он понимал, что Джейн сравнивает Квинз-Хоу с Блетчингли-Касл, с домами своих друзей, многие из которых унаследовали поместья, исторически принадлежавшие их семьям и часто являвшиеся к тому же национальными памятниками.

Уникальность Квинз-Хоу для Рэндала была именно в том, что дом принадлежал только ему. Он был его куда в большей степени, чем все, что было куплено Рэндалом и принадлежало ему когда-либо в этой жизни. Когда Рэндалу передали купчую и был подписан и скреплен печатями окончательный договор, он испытал какой-то детский восторг. Ничего подобного он не испытывал даже в день премьеры своей первой пьесы.

И так было не только потому, что он заработал своим талантом и трудом деньги на покупку Квинз-Хоу. И не только потому, что сам отделал и обставил дом. Здесь крылось что-то куда более важное. Что-то, что подсказывало ему: они с Квинз-Хоу принадлежат друг другу.

И теперь, бродя по дому с Сореллой, Рэндал чувствовал, что никогда не перестанет получать удовольствие от того, что этот дом — его пристанище. Ему нравилось касаться рукой старой мебели, расправлять ковры на полу, переставлять безделушки на каминных полках, двигать кресла ближе к огню, отдергивать гардины на окнах, прислушиваться к шорохам и скрипу половиц.

Ему хотелось трогать эти вещи, любоваться ими, чувствовать себя единым целым с домом, знать, что все эти вещи принадлежат ему, как и он принадлежит дому.

И теперь, когда экскурсия по дому была закончена, они с Сореллой медленно спустились по лестнице в гостиную. Только сейчас Рэндал понял, что за все это время девочка не произнесла ни слова. Все время говорил он один. И все же Рэндал понимал, что она чувствует, и был так же уверен в ее восторге, как когда-то в своем. Сорелла села на табуретку перед очагом и протянула руки к огню. В этом движении рук и в грации ее склоненной головки снова было что-то такое, что заставляло Рэндала снова и снова вспомнить о море и о новом сюжете, постепенно просыпавшемся в нем.

Собаки. Сообразив, что за хозяином больше не надо никуда идти, они разлеглись на ковре, и Мосс положил голову на ноги Сорелле. Девочка нагнулась, чтобы погладить его, а потом обняла обеими руками, и пес, будучи сентиментальным, как большинство спаниелей, закрыл глаза от восторга и прижался к Сорелле еще крепче.

— Не балуй его, — предупредил Рэндал. — Он все время требует внимания и любви.

— У меня никогда не было никого, чтобы его любить, — тихо произнесла Сорелла.

Она не жаловалась, не стремилась вызвать сочувствие. Просто констатировала факт.

— Ну, наверняка ведь был кто-то… — попытался смягчить ее слова Рэндал. Но, вспомнив, какой была жизнь Сореллы, он умолк.

— Нет, правда никого, — ответила Сорелла. — Мы ведь нигде не задерживались подолгу. Однажды, когда мы были в Венеции, кошка шеф-повара принесла котят, и он дал мне одного. Три недели он спал в моей комнате, и я ухаживала за ним. Я была тогда счастлива. У меня появился кто-то свой, с кем можно было играть, кого можно было любить. А потом пришлось уезжать. Шеф обещал мне взять котенка к себе, но я знала, что у него их и так слишком много. Думаю, как только я уехала, беднягу утопили.

Рэндалу хотелось сказать что-то утешительное, но он не мог подобрать слов. Быть счастливой в Венеции из-за котенка, провести все свое детство без любви! Он видел, какая трагедия сокрыта во всем этом, не испытывая необходимости облекать это в слова. Дети хотят не только, чтобы их любили. Они также хотят дарить любовь. Они любят своих матерей, своих нянюшек, товарищей по детским играм, любят свой дом, домашних животных и даже свои игрушки. Эта любовь — составляющая их жизни, важный фактор их развития.

А у Сореллы ничего этого не было.

— И все же мне очень нравился твой отец, — заметил Рэндал. Он ничего не мог с собой поделать. Каким-то странным образом он чувствовал, что должен защитить Дарси, смерть которого была на его совести.