Влюбленный

— Надя говорит, что ты настоящая артистка. когда тебе задают вопросы, ты делаешь такое глупое лицо, что невозможно удержаться От Смеха. Если Бы сфотографировать это…

Внимание виктора было дорого мне. говорил он обдуманно, складно.

Как‑то увидел, что я закурила. мне было плохо, и кто‑то протянул папиросу:

— Потяни, нервы успокоит.

Я Затянулась.

— Не надо, Катя, — сказал Виктор. — Это яд. Не привыкай к этой отраве, ребенка погубишь.

…Вскоре нас с Виктором отправили в другую жандармерию, размещавшуюся в бывшем животноводческом совхозе. Новая жандармерия — новые испытания.

Наутро допрос. За дверью веранды я видела Виктора и еще нескольких военнопленных, которые ждали своей очереди.

— Настоящее имя? — спросили меня. — Кто тебя послал? С Каким заданием? Кто Сообщники?

Я отвечала как всегда. выслушав мой рассказ, один из жандармов приблизился ко мне вплотную, словно хотел рассмотреть под лупой.

— Еще раз спрашиваю, — зло сказал он. — Имя? Куда шла? С каким заданием? Кто дал задание? Назови сообщников!

— Катя. Иду домой, в Граково. Любила немца. Беременна. Заданий никто не давал — так забеременела. моего вилли я любила одна — сообщников не было.

Жандарм наотмашь ударил меня по лицу. Я не устояла и, ударившись о дверь веранды, упала на лестничную площадку. Меня подхватил Виктор. Я видела, как он побледнел. В следующую секунду Виктор бросился на веранду и с размаху, сильно ударил моего обидчика. Затем вцепился в стол, за которым сидели остальные жандармы, и опрокинул его.

— Сволочи! Убийцы! Убейте ее, но не издевайтесь. Что вы сделали с нею! В «Степке» месяц издевались, мучили. Теперь здесь?! Она уже на человека не похожа!

Жандармы вскинули пистолеты.

— Не издевайтесь над Катей! — кричал Виктор. — Убийцы!

Он стоял с высоко Поднятой головой. У Него не было никакого Оружия, кроме кулака и ненависти. жандармы окружили его и связали ему руки.

Вслед за этим инцидентом нас с виктором затолкали в машину и направили в гестапо города барвенково. на всем пути виктор держал Мои руки в своих и говорил:

— Только бы у тебя хватило сил выдержать… Родишь сына, расскажи ему о нас, юных, неопытных, у которых война отобрала любовь, Жизнь…

Виктор! Боевой друг мой! Я никогда не забуду, как смело ты выступил в мою защиту. Мне сказали, что вскоре по прибытии в БарBehkobo тебя расстреляли. Но Так ли это? может быть, ты жив, виктор?

Машина остановилась во дворе гестапо. Я Едва могла передвигаться на распухших до невероятности ногах. как только мы ступили на землю, нас с виктором растащили в разные стороны: его отвели в Общую камеру — налево, меня же, как политическую, поместили в Одиночку — направо. И все. Больше я его не видела.

— Дочка! — как‑то сказал он. — За что ж тебя, такую молоденькую? Что они с тобой делают, что ты такая немощная да измученная? Сознайся, тебя помилуют и пойдешь себе домой. На кой тебе эта война? Да ты и не разбираешься, что это такое…

Я Давно уже заметила, что общую песню в тюрьме заводил один и Тот же голос. спросила охранника:

— А кто это ПОЕТ?

— Шуть.

— Кто? — не поняла я.

— Шуть. Партизан один. Его расстрелять нужно. Мутит народ. Днем вывели на прогулку. Женщины поддерживали меня, так как Я была очень слаба. мимо проходили несколько парней — заключенных. поравнявшись со мной, кто‑то выкрикнул:

— Да здравствует Катюша!

Я оглянулась, но кто из парней крикнул, не поняла: все они МНЕ улыбались. Охранник разъярился:

— Уведите Шутя!

Шуть? Снова Шуть? Кто он такой? Его приветствие прибавило мне бодрости. Обо мне знают, значит, помогут.

Сколько я ни приглядывалась к заключенным, гулявшим по двору тюрьмы, Виктора среди них не было. Сколько ни спрашивала, никто толком ответить не мог, куда его отправили.

Перекрестные допросы сводили с ума.

— Быстро называй соседей.

«Кого называть? Какие фамилии придумать, чтобы не забыть потом?»

— Дед Степан, дед Иван, баба Степаныха, баба Иваныха…

— Что плетешь? Называй близлежащие села.

«Назвать хоть одно село — значит выдать себя, навести на след». Отвечаю:

— Карла Маркса, Сталина, Ленина, XX лет Октября…

— Дура проклятая! Назови, какие улицы знаешь в Харькове?

— Хмельницкого, Д. Бедного, М. Горького, Лермонтова, Пушкина…

— Сволочь! За нос водишь?

Переводчик подбегал ко мне, прижимал к стене и тряс как грушу.

— В какой области жила до войны?

— В Харьковской.

— Какие области ее окружают, знаешь?

— Я знаю так… Харьковскую, Ростовскую, Винницкую, Рязанскую…

— Откуда они тебе известны? Там родственники живут?

— Нет. Я от людей слышала, что есть такие области.

— Дура! — кричал следователь.

— Идиотка! — терял самообладание переводчик.

Меня возвращали в камеру.

Еще несколько дней допросов — и наконец:

— Все! Проклятая! — крикнул переводчик, брызжа слюной. — Больше вызывать не будем. Расстреляем! Распишись.

Рано утром раздался лязг замка. Расстрел?

Нет. Меня перевели в общую камеру.