Влюбленный

Когда переводчик ушел, мы долго не могли прийти в себя. Женщины обсуждали его поступок и все время повторяли, что переводчик «наш» человек. Я Же не понимала, откуда он все знал и почему решил помочь.

Через несколько дней меня отправили на проверку к врачу. Тот Осмотрел меня и сказал медсестре:

— Пишите. Четыре месяца беременности. Принимала яд, чтобы освободиться от беременности. Сильно воспалены полость рта, придатки и яичники. Нуждается в уходе и режимном питании.

«Как этот доктор узнал о моем «неудавшемся аборте»?» — недоумевала я. Вернулась в гестапо. Мои женщины здорово переволновались, НЕ ЗНАЯ, КУДА МЕНЯ УВЕЗЛИ.

Когда я все рассказала, бабушка привлекла меня к себе:

— Ты будешь жить, доню. Родишь. Нас не забудь. Зайди в церковь и свечку за бабушку с Гавриловки поставь, помолись обо мне.

Одна женщина принесла граммов сто хлеба:

— Съешь, Катенька. Это женщина из соседней камеры передала, когда на прогулке были. Для тебя, Катюша.

Во второй половине дня лязгнул замок и меня позвали:

— Костюченко, собираться!

Женщины бросились меня обнимать, говоря:

— Раз вызывают днем, будешь жить… На расстрел вызывают ночью.

— Да спасет тебя Господь!.. — перекрестила меня бабушка.

Во дворе меня ожидала открытая легковая машина. Возле нее стояли четыре немца с автоматами и знакомый переводчик. Мне показалось, что он слегка улыбнулся, увидев меня.

— Костюченко, смертную казнь тебе заменили пожизненным заключением в концлагере.

— Спасибо! — ответила И в следующую минуту машина стронулась с места — В НАПРАВЛЕНИИ лагеря — распределителя. Это было в конце августа 1943 года.

Я вполне осознаю сегодня, что в тот день, когда маме отменили смертный приговор, его косвенно отменили и мне. Меня ссадили с машины.

Передо мной в ряд стояли деревянные бараки, длинные, унылые, обнесенные колючей проволокой. Не прошла я и двух шагов, как ноги подкосились, и я оказалась на земле. От ближнего барака ко Мне бросилось двое заключенных. один из них, светловолосый, был Особенно энергичен:

— Я здесь… Катюша, я здесь.

Сказал и подхватил под руку. Его приятель помогал мне подняться с другой стороны.

На ступенях, ведущих в барак, сгрудились заключенные.

— Расступитесь, товарищи, расступитесь! — говорил светловолосый, раздвигая толпу. — Это Катя Костюченко… Видите, до чего ее довели! Осторожней… Сюда, Катюша.

В бараке было душно. воздух спертый, тяжелый. на полу, на сене вповалку лежали больные, измученные гестаповцами заключенные.

Мне указали на кучку сена, прикрытую листом бумаги.

— Вот, Катюша, — сказал светловолосый, — это мы тебе с Алексеем постель приготовили. Свежего сена положили, бумагу постелили свежую, на ней еще никто не лежал.

Я Легла.

От затхлого, насыщенного человеческими испарениями воздуха Меня мутило.

— Попей, — сказал светловолосый, протягивая консервную банку. — это кислое молоко. тебе, кроме кислого молока, ничего Нельзя, ты очень слабенькая.

Когда я немного пришла в себя, светловолосый сказал:

— Не удивляйся, катя, что мы о тебе знаем. мне о тебе Виктор рассказал. помнишь такого? его вместе с тобой в барвенково привезли.

— Конечно, помню! что с ним? — спросила я. — где он?

— В первую же ночь его от нас забрали. наверное, расстреляли.

Он только о тебе и рассказывал. Как ты жандармов дурачила, как бежала. «Единственное, о чем прошу, — говорил, — Катюшу спасите. Ребенок Кати — наш ребенок, дитя нашей родины…»

Светловолосый замолчал, чувствовалось, что он взволнован. потом он смочил платок в холодной воде и начал осторожно вытирать Мое лицо.

— Вот видишь, — улыбнулся он, — его наказ мы выполнили, вырвали тебя из рук гестапо. одно время надежду потеряли, думали, что Не выйдет, но… нас не подвели. да, катюша, — вдруг спохватился Светловолосый, — я все говорю — мы, мы. это алексей, мой друг. алексей, сидевший рядом, улыбнулся.

— А меня зовут Николай. Шуть…

— Ты Шуть? — вырвалось у меня.

— Шуть, — ответил светловолосый.

Заключенные уважали Николая, прислушивались к его мнению.

А когда он читал эпиграммы на гитлера, то даже самые слабые и немощные покатывались со смеху.

— Смех — это хорошо! Смех прибавляет сил! — говорил он. Иногда он читал свои стихи, написанные в мирное время. Мне Они нравились. мне казалось, что нет войны. и что я с моими друзьями прыгаю в вечернюю, спокойную речку и плыву, плыву. чудный закат отражается в воде, ива полощет свои ветви…

Алексей положил руку мне на плечо и уснул. А Николай долго не МОГ УСНУТЬ, ЗАБОТЛИВО поправлял МОЮ ПОСТЕЛЬ.

— Как я рад, что удалось тебя спасти… — негромко говорил он. — Там, в гестапо, были наши люди, ты поняла, наверное?

— Переводчик?

— Да — да… спи, Катюша. Я хочу, чтобы ты отдохнула. Я разговариваю с тобой… просто чтоб ты чувствовала, что я рядом. Закрой глаза и спи…

Я закрыла глаза. Голос Николая, ровный, размеренный, убаюкивал меня:

— Ты будешь жить, Катюша… Будешь жить. Вот увидишь… Вспомни меня тогда.

Потом Николай стал читать стихи, и я уснула.

Утром Николай и Алексей повели меня умываться.

— Умываться? — не поняла я.

— А как же! — ответил Николай. — И делать зарядку! Дух надо крепить!