Вместе с комиссаром

Мы не могли оторваться. Читали, сменяя друг друга, перечитывая те, что нас больше взволновали, иногда споря, как надо понимать Прокофьева.

Так знакомишься только с поэтом глубоко талантливым, который сразу овладевает тобой. И верно: Александр Прокофьев захватил всех нас. Мы любили в то время многих русских поэтов, в том числе и ленинградских, а вот прочитали Прокофьева и сразу поставили его в ряд самых лучших, самых первых. Взволновал его особый, вспоенный народной песней голос и какая-то исключительно яркая манера письма. Чувствовалась его кровная связь с самыми насущными делами еще молодой тогда Советской страны, слышался в стихах и аромат Севера, аромат Ладоги, который долетел и до наших сердец в Беларусь.

Мы чуть не всю ночь обсуждали стихи поэта, так полюбившего нам. А потом внимательно следили за новыми произведениями Александра Прокофьева, которые печатались в газетах и журналах.

Скоро удалось мне побывать в Ленинграде. Я очень хотел познакомиться с Александром Прокофьевым. Отправился было к нему, да не дошел. Значительно выше меня казался он мне в то время. И когда позднее я крепко подружился с поэтом и рассказал ему, как я робел, Саша, улыбаясь, попрекнул меня:

— Ну и чудак же ты, Петя!.. Да… да… да… — как обычно, скороговоркой добавил он, — сколько мы с тобой зря времени потеряли!

И конечно, зря — особенно я. Потому что в Александре Прокофьеве я увидел поэта, который необыкновенно просто, своим метким крестьянским говорком выражал самое заветное, большое, что волнует человеческие души.

Постеснялся я разыскать поэта и на Первом съезде писателей в 1934 году, и на последующих пленумах Союза писателей. Да и сам Прокофьев в то время, казалось нам, больше тяготел к украинской поэзии. И эта приверженность осталась у него на всю жизнь.

Однако же и мы, белорусы, вскоре почувствовали в нем большого и искреннего друга. А познакомились мы с ним и близко сдружились в Риге, в июне 1941 года, на Первом съезде писателей Латвии. И способствовало этому богатое любовью сердце нашего незабвенного Янки Купалы. Однажды в перерыве, во время обеда, Купала, сидевший вместе с Прокофьевым, пригласил подсесть Михася Лынькова и меня. Вот уж впрямь подсели мы к Саше — и навеки. Мы несколько раз встречались с ним в те памятные дни, разумеется, говорили о поэзии, восхищались его стихами. Читал Янка Купала, да и мне пришлось в свою очередь. И увидели мы в Прокофьеве не только чудесного поэта, но и простого, душевного товарища. Он показался нам близким, родным, как будто мы жили с ним вместе еще в детстве, в юности, будто мы из одной деревни.

Но по-настоящему подружиться довелось нам немного позднее. Разразилась Великая Отечественная. Александр Прокофьев был в героическом Ленинграде, преданным сыном которого остался до конца своих дней. Да и нас выгнала из родных гнезд война и раскидала кого по фронтам, кого по краям отдаленным, где приютили оставшихся без крова наши добрые братья.

Но и в суровые годы войны слушали голоса друг друга, а иной раз перекидывались весточками. Александр Прокофьев стоял в воинском поэтическом строю, и его пламенное слово было всегда на передовой.

Помню, как мы обрадовались, когда в тяжкие дни на Брянском фронте услышали по радио его взволнованный голос из Ленинграда. Он прозвучал вслед за голосом дорогого всем нам Николая Тихонова, и сердца наши исполнились веры, что город революции выстоит, что слова и дела таких мужественных людей, как Тихонов и Прокофьев, порукой тому.

В Москве, куда мы приезжали с фронта и где потом остались, работая при Центральном штабе партизанского движения, мы от Александра Александровича Фадеева, который побывал в осажденном Ленинграде, много услышали о бессмертном подвиге ленинградцев, в том числе и об Александре Прокофьеве.

В первые же дни после прорыва блокады мы встретились с ним в Москве. Был он в военной форме и заметно похудел, но духом, как всегда, бодр и молод.

— Да… да… да… — как обычно говорил он, барабаня короткими пальцами по столу. — Никогда, никогда не покорить, Петя, города Ленина: он выстоял и выстоит…

Но низко склонялась начинающая уже седеть голова Александра Андреевича. Он рассказывал о героях-ленинградцах, павших в тяжелой борьбе.

Прокофьев в годы войны приезжал в Москву редко и ненадолго. Справившись с делами, скорее стремился вернуться в город, где все еще была передовая.

Во время войны, встречаясь, мы делились своими творческими замыслами. Меня радовало, что поэтическое слово Прокофьева было сразу взято на вооружение. Оно, сохраняя свой боевой дух, не теряло высокого художественного мастерства. С большим волнением я прочитал его прекрасную поэму «Россия», написанную в те дни и так любовно изданную.

Разумеется, Прокофьев интересовался — а что у нас, на Беларуси? И когда мы ему рассказывали о боевых делах более чем трехсоттысячной армии вооруженного народа, об особенно ярких проявлениях героизма народных мстителей, глаза его так и светились радостью.