Вместе с комиссаром

— Да… да… да… Петя!.. Говоришь про Орловского… Про бывшего Муху? Так это же истинный герой, Петя! Панская Польша… Испания… Чека… А знаешь, ведь и я работал в Чека… Еще при Дзержинском… — Он явно гордился своим прошлым.

Прокофьев был не из тех, кто кичится собственными заслугами. Он вспоминал о своих былых славных делах только в крайних случаях.

Он был очень душевный человек. Он любил людей. А если не любил кого-нибудь, так уж не любил. Помню, когда заговорили о трагической гибели Купалы, глаза его блестели от слез.

— Да… да… Да… Ведь это же — великий белорусский кобзарь, Петя! Понимаете ли это вы, черти?.. — по-дружески обращался он к нам. — Мне так хотелось после войны поговорить с ним… Я поверил в красоту его души, в красоту вашего края… А это сделали стихи Купалы и Колеса. Да… да… да… Не обижайся, Петя, — и твои, и твоих товарищей, конечно. Как только будет возможно, я непременно приеду к вам. А вы — в Ленинград. Ладно?!

И в первые же месяцы после освобождения Александр Прокофьев вместе со своими друзьями был уже у нас. И знакомство с Белоруссией, после короткой остановки в Минске, он захотел начать с Бреста.

И вот мы с ним, с Машей Комиссаровой, Николаем Брауном и Анатолием Чепуровым уже на том клочке земли, где началась для нашей родины самая кровавая в истории война. Мы ходили вдоль Мухавца, в попытках доползти до которого умирали от жажды наши израненные бойцы; прошли вдоль стен крепости, где буквально не было живого места от пуль и от снарядов, посетили форты, в подземельях которых мы видели волнующие надписи, начертанные кровью: «Умираю, но не сдаюсь…»

Мы ходили по земле, обильно политой кровью и обгоревшей от пороха, и, подымая еще сохранившиеся от первых дней войны патронные гильзы, думали о людях, которые посылали пули в фашистского зверя, гордились ими. Мы гордились теми, кто принял смерть на границе священной советской земли во имя Родины и всего человечества.

Довелось нам выступать у пограничников Бреста и у железнодорожников, перед студентами, что впервые после войны пришли в аудитории. И везде с восторгом принимали прекрасные стихи Александра Прокофьева.

Был он истинным интернационалистом. Много переводил стихов братских народов, особенно с украинского и белорусского. И на этих вечерах с большим успехом читал свои переводы.

Александр Прокофьев был человеком слова. У него оно никогда не расходилось с делом. Вот и в тот раз в Бресте предложил нам по-дружески:

— Хлопцы, давайте выпустим антологию белорусской поэзии. Вот это будет славно! Да… да… да… — и у него уже загорелись глаза. — Вы составите ее на белорусском, а мы, ленинградцы, переведем и издадим. Да фундаментально делайте!.. От первых белорусских песенников до наших дней.

Разумеется, кроме благодарности, мы ничем не могли ему ответить. Пообещали составить нашу антологию при участии поэта-ленинградца Павла Кобзаревского. Не откладывая, мы и выполнили это. Не берусь сейчас точно сказать, за какой срок ленинградские поэты, во главе с Александром Андреевичем, справились с этой действительно вдохновенной творческой задачей. Но хорошо помню, что и срок был недолгий, и переводы были отличные. Впервые на русском языке вышла в послевоенном Ленинграде объемистая антология белорусской поэзии. И мы, белорусы, навечно благодарны нашему дорогому другу и его товарищам за этот богатый подарок.

А дружеские связи с ленинградскими литераторами и их руководителем Александром Прокофьевым все крепли. Уже без взаимного участия не обходилось ни одно литературное событие. Мы помогали друг другу, советовались. Александр Прокофьев стал для нас уже не гостем, а своим человеком. От него у нас не было никаких секретов. А круг друзей его был безграничен. Не слишком склонный к скорой дружбе, наш патриарх Якуб Колас от души полюбил Прокофьева. Очень уж они были схожи в своей близости к народу, в сердечности, прямоте.

Помню, довелось мне с Якубом Коласом быть в гостях у Александра Андреевича и у его милой подруги — Анастасии Васильевны. Колас обычно не любил засиживаться в гостях, да и жаловался иной раз на нездоровье, а от Александра Прокофьева только на рассвете мне удалось уговорить его пойти отдохнуть. Это не было «питие», хотя и без чарочки не обошлось, а такой задушевный разговор, который обогащал участников. Колас многое узнал в тот вечер и про Ладогу, и про кристально-чистых людей нашего Севера. Мы слушали стихи Прокофьева, восхищались его песнями. А Саша Прокофьев любил петь и даже складывать песни, да не только тексты, но и музыку свою. Он не знал нотной грамоты, но созданная им музыка на свои слова была всегда мелодична, глубоко народна. И хотя автор не был обладателем большого голоса, слушать его было удивительно приятно. А Коля Браун, Маша Комиссарова, Толя Чепуров, да и все, кто тут был из ленинградцев, помогали своему Саше. Якуб Колас заставлял нас, белорусов, отвечать нашими песнями, да и сам в меру сил подпевал. Читали мы и стихи.

Да, это были незабываемые вечера!