Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917

После восстания 16 и 17 июля командующий округом генерал Половцев получил от Керенского, который в это время находился на фронте, шифрованную телеграмму, где говорилось, что в такой-то день он планирует вернуться и хотел бы, чтобы на улицах от вокзала до Зимнего дворца были размещены верные власти войска. Несомненно, маленький министр-социалист намеревался поблагодарить своих солдат, когда он с триумфом будет проезжать мимо. Приказ был опубликован, и, конечно, о нем сразу же узнали в Совете, где он стал предметом всеобщего беспокойства. Министр труда Скобелев поспешил в штаб округа, чтобы убедить Половцева отменить приказ, который, как полагал чиновник, был отдан исключительно для того, чтобы заслужить благосклонность военного министра. Увидев телеграмму, Скобелев сразу же поехал в кабинет министров и на ухо сообщил новость Церетели, сидевшему рядом с ним. Он шептал о том, что давно предвидел, что изо всех щелей вот-вот должны появиться наполеоны, чтобы «разрушить прекрасное здание революции». Наконец, министры обратились к князю Львову, который, как всегда, легко разрешил ситуацию. Он написал на приказе: «Эти указания не следует выполнять», и вопрос был снят.

Власть исполнительного комитета Совета была ослаблена после разоблачений Управления разведки о том, что хотя в теории большинство членов Совета были против большевиков, Совет черпал свое влияние, пропагандируя экстремистские идеи в пику правительству. С точки зрения образованных и патриотически настроенных людей, он совершил грубую ошибку, пытаясь прикрыть связь большевиков с немецкой пропагандой, назначив комитет из пяти чистокровных евреев, господ Либера, Дана, Гоца, Крокмаля и Гольдмана для проведения расследования.

В то же время все люди устали от войны. Они не желали сражаться, а их невежество и душевная черствость делали их способными с готовностью принять любой предлог, каким бы постыдным и надуманным он ни был, лишь бы он обеспечивал достижение мира.

Было сложно рассчитывать на то, что все еще не поздно спасти армию, но единственным шансом для этого стало бы то, что если Керенский использует собственную популярность для поддержки Корнилова, развяжет тому руки и позволит действовать любыми методами, а Корнилов окажется именно той великой личностью, которой требовала сложившаяся ситуация.

Воскресенье, 12 августа 1917 г.

25 и 30 июля, когда посол рассчитывал встретиться с Керенским, я сделал несколько заметок по поводу сложившегося военного положения. Поскольку вчера наконец появилась надежда, что встреча состоится, я вручил ему краткий перечень этих заметок[68].

Возможно, как результат, вчера посол привез мне послание, что со мной желает встретиться Терещенко. Он, несомненно, знает, что я готовлюсь к отъезду, и хочет внушить мне оптимистичный взгляд на вещи перед тем, как я прибуду в Англию!

Я отправился на встречу с ним сегодня в 11.30. Мы обсудили большинство важных вопросов, но когда я покидал кабинет Терещенко, то не чувствовал, что меня увлек легкий оптимизм этого человека. По его словам, Корнилову предоставят свободу действий. Совет обрушился на него как на контрреволюционера, но, когда через два дня после этого его назначили на пост главнокомандующего, все нападки прекратились и больше не возобновлялись.

Терещенко согласен со мной в вопросах об офицерах и дисциплине. Я заметил, что некоторых прекрасных офицеров изгнали из армии, на что Терещенко возразил, что это было сделано Гучковым! Каледин вот-вот вернется в армию в качестве главного инспектора казачьих войск или командующего одним из фронтов. Вопрос о полиции все еще «рассматривается».

Я спросил, действительно ли он думает, что Россия будет сражаться и эту зиму. Он ответил: «У нас есть все основания так думать». Савинков, которого я встретил позже, заявил, что к осени дисциплина в армии будет восстановлена и что войска под страхом наказания не посмеют оставить окопы.

Я привел Терещенко три довода, которые, помимо разложения армии, должны повлиять на участие России в войне зимой: экономический кризис, разруха на железных дорогах, а также утаивание зерна крестьянами.

Терещенко полагал, что экономическое положение наладится само по себе, что рабочие, немного поголодав, и после того, как, возможно, сожгут одну-две фабрики, согласятся принять ту заработную плату, которую их хозяева окажутся в состоянии платить. Высказавшись таким образом, он продемонстрировал гораздо более оптимистичный взгляд на вещи по сравнению с большинством, которое уверено, что будет еще много пожаров и убийств, прежде чем рабочие научатся прислушиваться к голосу рассудка.

По словам Терещенко, правительство под первым же подходящим предлогом должно ввести военное положение на железных дорогах. Самой сложной проблемой было утаивание зерна крестьянами, и здесь он не знал, как правительство, не имея товаров для обмена, сумеет убедить крестьянство поделиться.