Вместо матери

— Конечно, зря. Мне ведь неприятно про свои несчастья рассказывать, я забыть все это хочу, а вы меня спрашиваете, «что» да «как», ну я и рассердилась. Грубо вам очень ответила, ну за это простите.

— Чего прощать! Ты нас прости!..

Храпунья сконфуженно поглядела на Катю.

— У меня, — сказала она, — язык такой подвижной. А сама я… ничего.

Настроение в палате сразу изменилось.

Никто уже не сердился, никто не старался сказать другому какую-нибудь неприятность.

И Катя с гордостью приписывала себе такое улучшение настроения больных.

Она гордилась тем, что сумела во-время сдержаться, поняла всю смешную сторону этой глупой брани и не поддержала нелепой ссоры. А ведь был миг, когда она чуть было не запустила в Храпунью стаканом. Что бы тогда было. Как бы возненавидели все ее, а она всех. И как это было бы смешно и глупо. Даже подумать противно. Можно поспорить, даже подраться, если человек защищает что-нибудь ему дорогое. Но ссориться только для того, чтоб дать выход своему «дурному настроению», это глупо. Катя, конечно, не знала разных книжных слов, но если бы она их знала, то она так выразила бы ту мысль, которая неясно сложилась теперь в ее голове: «Никогда не поддаваться своему настроению» и «начинать ссору не из-за чего, глупо, но продолжать ее еще глупее».

Карл Федорович, обходя больных, остался очень доволен их бодрым и хорошим настроением. А Кате он прямо сказал, что она может считать себя почти здоровой. И Катя почувствовала, что ее охватила безумная радость. Мир стал ей казаться еще прекраснее, чем всегда.

За окном был яркий зимний день, снег блестел, а небо было темно-голубое.

Кате теперь разрешили понемного выходить на террасу, а потом даже гулять по двору. Хоть и слабая еще, она уже мечтала о том, как хорошо пойти далеко-далеко по чистому яркому снегу, прислушиваясь к далекому стуку дятла.

В такие дни не хочется горевать.

И Кате захотелось во что бы то ни стало быть счастливой. И она почувствовала, что это возможно, что все зависит от ее бодрости, от ее решительности. Судьба за последнее время напустилась на нее и сделала ей столько неприятностей. Остается либо сидеть и хныкать, подперев голову рукой, либо итти радостно и смело навстречу жизни, какая бы эта жизнь ни была. И Катя не колебалась в выборе.

Если бы позволил Карл Федорович, она сегодня же пошла бы по белой снежной дороге, между высокими лапчатыми елями. Там за этим снежным темным лесом несомненно таилось счастье. Катя была в этом уверена.

XIII. ЧТО ТАИЛОСЬ ЗА ЛЕСОМ

ЧЕРЕЗ неделю Карл Федорович сказал Кате.

— Ну, что ж! Можешь собираться во-свояси!

Катя очень привыкла к людям и ей было жалко расстаться с доктором, с Татьяной Петровной, со своими соседками.

Но мысль увидать снова Петю заставляла ее сердце так радостно биться, что Кате было даже как-то стыдно перед всеми, с кем она прощалась. Уж очень веселое получалось прощание. Но доктор, угадав ее мысли, сказал улыбаясь:

— Ты не стесняйся. Мы привыкли. Приходят к нам — плачут, уходят — смеются. Такое уж наше дело.

Татьяна Петровна выдала Кате все ее вещи и отобрала больничные.

— А вот это не знаю, что… Ладанка, что ли, какая.

— Да, это мне тетя повесила, чтоб болезнь не приставала.

— Не очень-то тебя твоя ладанка охранила. Лучше бы чем ладанки-то придумывать, вшей бы не разводили. А это пояс, что ли?

— Да, пояс… Он мне не нужен.

— Да нет уж, бери…

Катя взяла пояс, но в душе твердо решила больше его никогда не надевать. Если тетка рассердится на нее — пусть. Катя тогда уйдет от нее вместе с Петей и поищет себе работу. Вообще за время пребывания в больнице Катя как-то иначе стала представлять себе жизнь. Все ей теперь казалось совершенно простым и легким. В Москве да не найти работы. Вот пустяки.

Катя пошла по яркому снегу, который приятно скрипел под ногами.

Дойдя до леса, обернулась в последний раз на больницу. А ведь, пожалуй, и лучше, что она заболела. До болезни она была куда слабее и трусливее.

Кирпичные корпуса стояли спокойно, розовые от морозного солнца. Неужели все уходят отсюда такими счастливыми? Милый Петя. Как он ей обрадуется. Как протянет к ней ручки. Вот будет счастье.

И Катя побежала по лесу.

До станции было версты две. Когда Катя подходила к кассе, вдали уже свистел поезд. И у кассы и в вагоне было очень свободно. Был канун праздника, никто не ехал в Москву. Очень удобно. Впрочем, отныне в жизни все должно удаваться.

От вокзала Катя почти бегом дошла до дому. С непривычки у нее дрожали ноги. Правда, путь был не близкий. Наступила ночь.

У калитки Катя даже остановилась, так волновала ее мысль увидать Петю. Но волнение это было радостно.

Взойдя на крыльцо, она дернула за ручку звонка.

Послышались знакомые Зинины шаги и лязг замка.

Дверь отворилась.

— Здравствуй, Зиночка.

В ответ раздался испуганный крик.

Зина бросилась к себе в комнату, оставив дверь настежь.

Катя очень удивилась такому странному приему.

Она вошла в дом, заперла за собой дверь и, шаря в темноте руками, пошла по коридору.

— Тетя Варя! — позвала она.

Никто не ответил.

На двери висел замок.

— Зина! А, Зина!

Опять никакого ответа.

— Зина, где ты?