Вместо матери

В коридор упала полоска света. Зина стояла на пороге своей комнаты и испуганно глядела на Катю.

— Ты разве живая?

— Конечно, живая. Я тифом болела, а теперь поправилась.

— Ну-у?

Зина радостно, но еще немного робко подошла к Кате и тронула ее за руку.

— А я об тебе плакала.

— А тетя где?

— Ее нет.

— На рынок ушла! А Петя?

— И Пети нет!

— А где ж он?..

— Да ведь они из Москвы уже месяц как уехали.

Катя из всех сил сжала себе сердце. Словно боялась выпустить из груди ту недавнюю «больничную» бодрость.

— Куда уехали?

Она сразу приготовилась к самому худшему. И все-таки ей стало невыносимо тяжело, когда Зина ответила:

— Неизвестно! Никто не знает! А комнату теперь один служащий населяет.

— Неужели… никто не знает?

— Сразу собралась и уехала. Она письмо какое-то получила… А тут еще этот Рвач приходил. Убить грозился.

Зина со страхом огляделась.

— Такой разбойник… Варвара Петровна никому ничего не сказывала. Уехала совсем внезапно. Ну, а ты-то? Ты где была?…

— В больнице… тифом болела.

Катя села на Зинину кровать и задумчиво поглядела на окно.

В комнате было тихо и тесно, но там за окном чернел огромный вечно гудящий, беспокойный мир, и где-то в этом мире затерялся теперь Петя. Как его найти? Где искать? Кого спросить?

— Ты не плачь, — сказала Зина.

— Я и не плачу. Искать надо, а не плакать… Вот только как его искать. Неужели она так никому ничего и не сказала.

— Никому. А ведь про тебя мы все думали, что ты умерла.

В это время звякнул звонок, и Зина пошла отпирать.

Пришел ее отец, Иван Петрович. В сенях он долго громыхал санками, потом вошел в комнату, бережно неся перед собой мешок с гитарой.

Зина внесла несколько мешочков с продуктами.

— А, — сказал Иван Петрович чуть заплетающимся языком, он был немного пьян, — воскресшая из мертвых… Приветствую и поздравляю, ибо жизнь есть сладчайший дар богов… О, люди, не цените вы сего дара и постоянно обесцениваете его враждою и злобою… Поздравляю тебя, девочка, поздравляю.

Затем он обвел комнату взглядом и указал рукою на стоявший в углу дубовый стул.

— Ты, мой старый товарищ, ты свидетель моей юности, предназначен сегодня согреть мое дряхлое тело, став благородною жертвою огненной стихии… Пробил твой час… Черным дымом разлетишься ты по ночному небу… А когда-то бывало, взобравшись на тебя с ногами, слушал я сказки бабушки Екатерины Гурьевны, пока наконец не засыпал.

Он вынул из стола фотографическую карточку, изображающую семилетнего мальчика, и показал ее стулу.

— Узнаешь? — спросил он.

— Папа, — тихо сказала Зина, — ты зачем это опять самогон пил.

— По недоумию, дочь, по недоумию… Налили, а я выпил… Еще налили, я еще… Ну и дырбулызнул…

Он взял пилу и принялся пилить стул.

Когда в печке зашумело пламя, он вынул гитару и начал наигрывать грустные, переливчатые вариации.

Опять казалось, что плывешь в лодке по широкой-широкой реке. На зеленых лугах пасутся стада, на пригорке лепится деревушка, а вдали тянется темный дремучий лес и белые облака сбились над ним в огромные груды ваты.

Дзынь…

Сразу пропали и луга и облака и лес…

Лопнула струна.

Иван Петрович покачал головою.

— Не хочешь меня сегодня до конца утешить, своенравное существо.

Он положил гитару и стал возиться со струною.

— У Кати тиф был сыпной, — сказала Зина.

— Модная болезнь, девочка, модная болезнь.

— Скажите, — нерешительно спросила Катя, — как вы думаете, куда моя тетя поехала.

Иван Петрович вынул гитару и начал наигрывать грустные вариации.

— Ничего не думаю… и не хочу думать, ибо положа руку на сердце должен констатировать тот печальнейший факт, что тетка твоя зналась со всевозможною швалью и была по существу стерва.

— Я Петю хочу найти.

— А… это другое дело… То славный младенец… Да и не может ребенок в таком нежном возрасте внушать дурные чувства. Но как же ты найдешь его?

— Вот я и не знаю… как начать поиски…

— Чайник вскипел, — вдруг объявил Иван Петрович, — сегодня выпьем настоящего китайского чаю… Настоящего… Я уверен, что не более одного процента всего населения нашей древней столицы позволяет себе теперь такую роскошь… Пейте, девочки, пейте.

Катя пила чай и обдумывала план действий.

Необходимо пойти в милицию. Но Катя после ходьбы чувствовала такую слабость и дрожь в ногах, что итти сейчас было бы неблагоразумно. Катя понимала, что теперь ей больше не на кого надеяться, кроме как на самое себя, а потому решила хорошенько обдумывать свои поступки.

— А можно мне у вас переночевать? — спросила она Зину.

— Конечно, можно, ляжешь со мною, на одной постели. У нас сейчас тепло, хорошо.

— Да, — бормотал Иван Петрович, клюя носом, — печка. О, великая печка! Не ценили тебя люди прежде в достаточной степени… Не лелеяли, не ласкали зато, что ты согреваешь их тела, а следственно, и души… Печка…

Он откинул голову на спинку кресла.

— Папа, не засыпай в кресле, ложись в постель.

— Спасибо, дочь, за напоминание… да… постель… О, постель, и ты тоже великая утешительница человека.

Он, пошатываясь, пошел за занавеску. Зина помогла ему раздеться.

В эту ночь Катя спала как убитая.

* * *

В милиции только пожали плечами.