Вместо матери

Хворать очень скучно, но обычно больные не понимают, как сами они вредят себе, не исполняя предписаний врачей, не учитывая своих сил. Болезнь, которая при правильном лечении могла бы пройти в две недели, иногда по вине самого больного затягивается на целые месяцы.

Катя вдруг поняла, что главное для нее сейчас, это стать здоровой. Она поэтому решила во что бы то ни стало побороть свою болезнь и исполнять все, что ей приказывали. Нельзя волноваться. И Катя отгоняла от себя всякие грустные мысли, старалась отвлекаться разговорами, часами смотрела в окно на качающиеся вершины елей.

С каждым днем все бодрее и бодрее она становилась и все больше чувствовала себя взрослой. Ей было даже странно подумать, что еще несколько дней тому назад она плакала, как маленькая?

— Скажите, — спросила она однажды Татьяну Петровну, — я теперь скоро поправлюсь.

— Да, теперь скоро. Ты молодец, хорошо себя ведешь. Потому и поправляешься.

И, видя, что Катя уже совсем крепка и бодра, Татьяна Петровна спросила ее:

— Ну а кто ты такая? Ведь тебя к нам прямо с железной дороги привезли. Нашли тебя в пустом вагоне в Кашире.

— Как в пустом вагоне?

— Должно быть, ты в дороге потеряла сознание, пассажиры все вылезли, а ты осталась… Поезд ведь дальше не шел… Ну, тебя и нашли уборщики. Ты сама-то московская?

— Да, у меня в Москве тетя, брат.

Про родителей Катя не упоминала. Ей не хотелось в сотый раз рассказывать свою историю, а главное она чувствовала, что этот рассказ снова выбьет ее из колеи. Она, пожалуй, еще, чего доброго, опять расплачется.

Но Татьяна Петровна спросила.

— А отец с матерью у тебя живы?

Катя вздрогнула, но тут же овладела собой.

— Не знаю, где они, они остались на юге…

— Надо бы твоей тете написать. Как ее адрес?

Опять адрес!

Катя могла бы найти свой дом, попади она в Москву опять с этого вокзала; кроме того, она помнила: Дорогомилово. Но улицы, номера дома не знала.

— Помню, что в Дорогомилове. Варвара Петровна Глухова.

— Да ведь так письмо не может дойти.

— А скоро мне можно будет домой ехать?

— Да недели через две.

— Ну что ж, подожду две недели…

Татьяна Петровна погладила ее по голове.

— Умница ты.

Но когда ушла Татьяна Петровна, Кате пришлось выдержать тяжелое испытание.

Все три соседки с жадным любопытством стали расспрашивать ее про отца с матерью. Где они, да как случилось, что ее оставили, да когда, да какие были.

Катя почувствовала, что отвечать на эти вопросы она не может. Комок слез подкатили к горлу, а этого нельзя было допускать.

И она со злостью почти крикнула:

— Не ваше дело. Не приставайте.

И легла, уткнувшись в подушки.

Женщины обиделись.

— Ишь ты какая барыня. «Не ваше дело!»

— Уж и спросить нельзя!

— Подумаешь! Орет, словно генеральша какая.

— Таких и жалеть нечего.

С этих пор население палаты стало относиться к Кате явно неприязненно.

В особенности не взлюбила Катю так называемая Дарья Храпунья. Ее прозвали так за то, что по ночам она неистово храпела. Это была рябая женщина с неприятными бесцветными глазами. Ее любимым занятием было причитать, сидя на койке и подперев рукой щеку.

— О, господи, — говорила она, — времячко-то какое подошло! Хлебушка тебе золотник за рубль, да и того нетути… К пшену и не подступись… Чай пью без сахару… А уж сладенького до чего хочется… Ох, ох, ох… А тут еще, горюшко, в больницу угодила… И нет у меня на свете никого, и сиротка я полнейшая.

Теперь у нее было развлечение изводить Катю.

— Ишь какая… Лежит, нос задрала… Я, мол, не то что вы… Я, мол, барыня, а вы, мол, холопки… Я, мол, с вами и разговаривать не желаю… Где уж нам уж…

Кате было очень трудно себя сдерживать, но она чувствовала, что всякое волнение в самом деле могло причинить ей вред, да и не стоило связываться с глупой бабой. Однако иной раз чувство берет верх над рассудком. Сердце у Кати начинало усиленно биться, а язык так и чесался…

А Дарья Храпунья не унималась.

— Ишь глаза-то злющие выкатила… Боюсь я тебя, как же… Сволочь!

Катя посмотрела на злую глупую рожу Храпуньи, хотела резко оборвать ее, но вдруг неожиданна сама для себя захохотала.

— Чего ты ржешь? — взбеленилась Храпунья.

И Катя ответила немножко из озорства.

— Очень у вас это смешно выходит. Сидите и злитесь, а на что — неизвестно.

Храпунья смутилась и не нашлась сразу, что ответить.

— Ай да девчонка, — сказала другая соседка, которой стала уже надоедать болтовня Храпуньи, — правильно возразила.

Храпунья огляделась и, не найдя особого сочувствия в лицах окружающих, неожиданно печально вздохнула.

— Жизнь такая, — пробормотала она, — жизнь тяжелая, вот и злюсь.

Наступило молчание.

Катю поразила перемена, происшедшая у Храпуньи в лице. Из ворчуньи, злой бабы, она сразу превратилась в жалкую страдающую женщину. Какая-то житейская мудрость проснулась в Кате, и она в этот миг смутно поняла, как нужно обращаться с людьми. И поэтому она сказала просто и спокойно.

— Вот мы тут сами себе жизнь портим. Сердимся друг на друга, кричим… А зачем, сами не знаем.

— Это ты верно, девочка, — заговорила четвертая больная, — мы тогда на тебя зря напустились.